— Алло, мама, — говорит он.
— Я купила билеты, — сообщает она.
— Билеты на что?
— Билеты на Йом Кипур, — говорит она.
— Мама, я же тебе сказал: у меня не получится пойти с тобой.
— Я этого не понимаю, — говорит она.
— Я не могу целый день отсутствовать на работе.
— Целый день! Изкор[13]. Полчаса в память папы. И Мори.
— Но, мама же, мне час ехать час туда, час обратно. Я и полдня не могу отсутствовать на работе.
— Если б я могла поехать автобусом… — говорит она.
— Ты не можешь.
— Если б я могла, я б села на автобус. Я сегодня купила билеты. И билеты, как я понимаю, возврату не подлежат.
— Мама, прежде чем покупать билеты, тебе следовало бы поговорить со мной.
— Я говорила с тобой.
— И что я тебе сказал? — Генри устал: ей хоть кол на голове теши.
— То же, что и сейчас.
— Тогда зачем ты купила билеты, раз я сказал что не пойду?
— Потому что ты должен пойти, — говорит Роза. — Один день в году ты должен оставить все дела и подумать.
— Я и так думаю о папе, — говорит Генри.
Он, и правда, последнее время много думал об отце. Они с психотерапевтом последние полтора года часами разбирались в отношении Генри к отцу.
— Ты должен подумать обо мне, вот о ком, — говорит Роза.
— Мама, я еще не ужинал, — говорит Генри. — Я совершенно измотан, весь день на ногах, вдобавок, похоже, у меня грудинка перестоится.
Утром, в галерее, Майкл говорит:
— Генри, у тебя усталый вид.
— Майкл, вечер вчера выдался хуже некуда. Сюда ворвалась какая-то тетка, искала тебя. Психопатка, не иначе, все твердила, что у нее пропал сын, что он у тебя. Я дважды чуть было не позвонил в полицию. Опасался: не ровен час — она выхватит пистолет.
— A-а, я ее знаю, — говорит Майкл. — Мне уже не одну неделю нет от нее житья. — Майкл усаживается за свой стол. — Жаль, что она тебя так напугала. — Майкл — канадец и не вполне избавился от канадского выговора, он светловолосый, высокий, стройный, с блондинистыми усами, голубыми глазами.
— Но откуда взялась эта бредовая фантазия? — спрашивает Генри.
— Не знаю. Одержимая какая-то, — говорит Майкл. — Она обрывает мой телефон. Я решил поменять номер.
— Боже милостивый, — говорит Генри, он не англичанин, но, когда волнуется, у него проскальзывают англицизмы. Он с минуту размышляет, потом говорит: — В пропаже сына она винит тебя — это ясно. Но почему? Как она с тобой познакомилась?
— Как? Да через него, — говорит Майкл. — Он живет у меня.
К лицу Майкла прихлынула кровь.
— Этот мальчик?
— Ну да, — Майкл поднимает на Генри ясные голубые глаза.
— Он у тебя? У тебя? Но почему?
— Да потому, что ему так захотелось, — говорит Майкл.
— Но ведь ему всего пятнадцать, — Генри только что не кричит.
— На самом деле шестнадцать, — говорит Майкл.
У Генри занимается дух.
— Он же совсем ребенок.
— Генри, — Майкл подходит к столу Генри, берет его за руку. — Я не удерживаю этого мальчика. У него сложные отношения с матерью, только и всего. Ну он и попросился пожить у меня.
— А что полиция? Он же совсем ребенок!
— Мы все разговаривали с полицией. Я спросил его. Они спросили его: «Хочешь ли ты вернуться к матери?» И он, к сожалению, сказал: «Нет». Он, по всей видимости, гражданин США, так что может оставаться здесь, сколько ему заблагорассудится. У него отец — американец.
— Майкл, я… я не знаю, что сказать, — говорит Генри боссу. Он покраснел, щеки его горят.
— Генри, Генри, Генри, — мурлычет Майкл покровительственно, нежно. Генри лет на пятнадцать старше Майкла.
«Святая ты простота, — говаривал Майкл в ту пору, когда они жили вместе. — Генри, Генри», — и давай его журить, давай ублажать, гладить то по шерсти, то против шерсти. Генри понадобился год, чтобы уйти от Майкла. Год, чтобы найти в себе силы расстаться с домом Майкла, где что ни предмет — произведение искусства, с его машинами, с его дивно оборудованной кухней, с его беглыми взглядами, уверенными руками, ласковым голосом с еле заметным призвуком сарказма.
13
Изкор — поминальная молитва, читается четыре раза в год в Великие праздники (Йом Кипур, Суккот, Песах, Шавуот).