Первоначально недовольство реальностью проявляется в традиционной религиозной форме — мессианском браславском хасидизме. Реалистическое изображение этого движения в романе существенно отличается от его более известных романтизирующих интерпретаций в духе Мартина Бубера, Ицхока-Лейбуша Переца или Гилеля Цейтлина, повлиявших на еврейский модернизм начала двадцатого века, включая и самого Дер Нистера. В «Семье Машбер» браславский хасидизм показан без мистического и романтического ореола. Здесь это религия отверженных, последнее прибежище для бедняков третьего кольца, не желающих смириться с несправедливостью социального порядка. Религиозный экстаз является не более как формой, в которую облекается страстное желание уйти от реальности и создать свой мир счастья и справедливости.
Излюбленные символистами мотивы сна и танца, позволявшие метафорически связать материальный и духовный мир, получают в реалистическом пространстве романа иной смысл. При определенной скупости и ограниченности принятых в еврейском обиходе форм словесного выражения для возвышенных мыслей и чувств язык движений, жестов и образных картин позволяет автору расширить арсенал изобразительных средств и передать нюансы настроений и переживаний, лежащие за пределами сферы разговорного языка. Вместо того чтобы вкладывать в уста своих героев несвойственные им слова и выражения, автор раскрывает пред нами их внутренний мир посредством образного описания. В этом смысле Дер Нистер продолжает традицию модернизма, отказавшегося от метода имитации живой разговорной речи, изобретенного классиками новой еврейской литературы, Менделе и Шолом-Алейхемом.
Роман перенасыщен деталями быта, подробными описаниями архитектуры города N, обычаев и манер его жителей. В совокупности они с этнографической точностью воссоздают многомерную картину навсегда утраченной жизни. Автор излагает свою художественную и идейную программу в кратком предисловии, имеющем двоякую цель: формально вписать роман в господствующую схему социалистического реализма и дать понять внимательному читателю, что внутри соцреалистической оболочки заключены символические коды, ведущие к еврейской традиции. Для читателя, знакомого с прежним творчеством Дер Нистера, расшифровка его символического языка не представляла большого труда — и надо полагать, что таких читателей накануне войны было достаточно много и в СССР, и за его пределами.
Верный принципам социального (не социалистического) реализма европейской литературы девятнадцатого века, Дер Нистер не только подробнейшим образом описывает, но и анализирует различные аспекты экономической и социальной жизни города. Во многом город N живет еще в докапиталистическую эпоху. Польские помещики продают еврейским купцам, преимущественно в кредит, продукты труда своих украинских крепостных, а евреи, в свою очередь, снабжают помещиков и крестьян промышленными изделиями, от предметов роскоши до орудий труда. И помещики, и евреи заинтересованы прежде всего в стабильности, а не в экономическом росте. Капиталы растут медленно, производительность труда крепостного хозяйства остается низкой. Капиталистическое развитие обходит город стороной, позволяя лишь небольшому числу наиболее предприимчивых купцов собрать достаточно денег для того, чтобы открыть свои банкирские конторы и впоследствии перебраться в более крупные центры империи.
Жертвой ломки старого общественно-экономического порядка становится один из двух главных героев романа, оптовый торговец Мойше Машбер. Консервативный образ мыслей не позволяет ему понять, насколько радикально изменились обстоятельства после отмены крепостного права и поражения Польского восстания. Польская шляхта, главный клиент и должник Машбера и других еврейских коммерсантов, обанкротилась и увлекла за собой своих кредиторов. Идя наперекор своим строгим моральным принципам, Мойше Машбер делает отчаянную попытку спасти свое дело, переписав его на подставных лиц, но в результате терпит банкротство и оказывается в тюрьме.
Как показал израильский литературовед Дов Садан, одним из источников романа была история, приключившаяся в середине девятнадцатого века в Бердичеве с Израилем Гальпериным, владельцем крупнейшей в городе банкирской конторы. Пользуясь большим авторитетом среди русской администрации и польских помещиков, Гальперин покровительствовал различным хасидским общинам города, что, в свою очередь, усиливало его влияние среди евреев. Для защиты хасидских интересов Гальперин предпринял атаку на группу маскилов — приверженцев идеологии Гаскалы (Просвещения) и ярых противников хасидизма, прибывших в Бердичев из австрийской Галиции. Воспользовавшись временным затруднением в делах Гальперина, маскилы распространили панику среди его многочисленных клиентов, что в конечном счете привело к банкротству и аресту банкира. «Он умер мучеником, жертвой берлинской Гаскалы» — так рабби Ошер Прицкер завершает свой назидательный рассказ о Гальперине, который послужил источником для реконструкции Садана…[3]