— Выходите из вагона, — распорядился полицейский, не колеблясь ни секунды.
— Никого я не оскорблял. Я еду в Варшаву, где живет моя семья.
— Разберемся.
Аса-Гешл взял чемодан и спустился на платформу. Полицейский задал офицеру несколько вопросов и что-то записал в маленькой записной книжке. В эту самую минуту начальник станции засвистел в свисток. Лейтенант бросился к Асе-Гешлу, изо всех сил ударил его сзади кулаком и тут же вскочил в отходящий поезд. Одна из женщин выбросила из окна вагона его смятую шляпу. Полицейский взял Асу-Гешла за запястье.
— Что вы с ним не поделили? — сказал он. — От офицеров лучше держаться подальше, не знаете, что ли?
И, облизав губы, он потер большим пальцем об указательный и средний и что-то шепнул Асе-Гешлу на ухо. Аса-Гешл полез в карман. Все это произошло в считанные доли секунды. Аса-Гешл протянул полицейскому кредитку, полицейский схватил его чемодан, поставил на ступеньку отходящего поезда, а Аса-Гешл, схватившись за перила и больно стукнувшись коленом об железную лесенку, вспрыгнул на подножку. Поезд, пыхтя и постукивая колесами по рельсам, набирал скорость. Из вагона донесся испуганный крик, дверь приоткрылась, и Аса-Гешл просунул голову внутрь. Он попал в переполненный вагон третьего класса. Высокий еврей взял у него из рук чемодан и помог протиснуться в вагон.
— Еле ноги унес, а? — сказал высокий еврей. — Благодари Бога.
Глава вторая
Из Белостока Аса-Гешл послал Адасе телеграмму, но уверенности в том, что она ее получит, у него не было. Он слышал, что в Польше письма и телеграммы задерживаются цензурой. И вот он стоит на Варшавском вокзале и смотрит по сторонам. По вагонам, вырывая друг у друга багаж, бегали носильщики в красных фуражках. В слепящем свете электрических фонарей тьма была еще более непроницаемой. В здании вокзала к охраняемым полицией билетным кассам протянулись длинные очереди. На полу с громким храпом спали солдаты в сапогах с подбитыми гвоздями подошвами. Другие солдаты пили в буфете пиво из глиняных кружек. Найти камеру хранения Асе-Гешлу удалось далеко не сразу. Сдав чемодан, он вышел из здания вокзала, полагая, что окажется на Маршалковской, однако попал в сквер с противоположной стороны. Выбравшись из сквера, он очутился среди несущихся со всех сторон дрожек, автомобилей, повозок. Он повернул направо и чуть не угодил под лошадь; в нос ударил терпкий запах лошадиного пота. Повернул налево, и его ослепил свет фар — автомобиль проехал совсем близко и обдал его запахом разогретого металла и бензина. Выбравшись наконец на Маршалковскую, он обнаружил, что улица буквально забита прохожими. Он остановился и перевел дух.
Да, вот она, Варшава!
Он поднял глаза на пылающее огнями небо. Чего он только не пережил — и казармы, и войну, и революцию, и голод, и тиф, и погромы, и аресты. И вот он снова в Варшаве, в городе, который соткал вокруг него таинственные сети любви, надежды и счастья, а затем выгнал его, подобно Асмодею, выгнавшему царя Соломона. Неужели ему еще нет и тридцати? Невозможно себе представить, что здесь, по этим улицам, ходят его мать, Дина, Абрам, Герц Яновер, Гина, Адаса. В Варшаве ли она? Где-то поблизости находится улица Сенная, где жила Аделе… И с ней — его ребенок, его, Асы-Гешла, сын, которого он никогда в глаза не видел. Господи! Он пустил корни в этом огромном городе; он был чьим-то отцом, чьим-то сыном, братом, мужем, возлюбленным, дядей! И никакому жалкому армейскому офицеришке не дано изменить этот факт, который стал теперь частью космической истории.
Аса-Гешл поспешил вперед, толком не зная, выйдет он на Крулевскую или на Мокотов. Навстречу, обдавая его духами, шли, пританцовывая, молодые женщины в разноцветных платьях и в шляпках с цветами. Студенты в фуражках с галунами шагали по три-четыре в ряд, занимая весь тротуар. Офицеры новой польской армии с длинными, болтающимися на поясе шашками отдавали друг другу честь. Из многочисленных кафе лилась музыка. В витринах стояли манекены. Аса-Гешл остановился под фонарем, достал записную книжку и пробежал глазами по стершимся от времени адресам. Заболела голова. Его охватило нетерпение.
На углу Крулевской, неподалеку от биржи, Аса-Гешл увидел небольшое кафе. Из-за дверей раздавались взволнованные голоса. Внутри, сидя за мраморными столами, о чем-то спорили, возбужденно жестикулируя, коммерсанты. Одни были в длиннополых еврейских лапсердаках, другие — в пиджаках; одни в мягких шляпах, другие — в твердых котелках; были среди них и чисто выбритые, и длиннобородые, и с маленькой бородкой. Многие пристально изучали, вставив в глаз монокль, бриллианты, которые передавались из рук в руки, да так быстро, что удивительно было, как это они не теряются. На напряженных лбах выступила испарина, глаза оживленно сверкали, в полумраке блестели золотые коронки. «Вот они, — подумалось окончательно сбитому с толку Асе-Гешлу, — знаменитые евреи со всего мира, денежные мешки, Ахашвероши! Как же они похожи на карикатуры, что рисуют на них антисемиты!» Он вошел в кафе и стал листать телефонную книгу. В голове у него созрел план действий. К матери он сейчас не поедет; Аделе не должна знать, что он вернулся. Первым делом он должен увидеть Адасу. Он листал страницы, но имя Фишла Кутнера отыскать не мог. Не может быть, чтобы у него не было телефона. И тут вдруг он обратил внимание, что имя Фишла Кутнера упоминается не один раз, а целых три; в телефонной книге были его домашний телефон, телефон в магазине и телефон в конторе. «Как же это я его пропустил?» Он вынул карандаш и записал домашний телефон. Потом поднял трубку, но вместо голоса оператора услышал два приглушенных женских голоса, которые о чем-то говорили в отдалении. Ему пришло в голову, что точно так же, должно быть, звучат голоса привидений. Наконец в трубке раздался голос оператора, и он назвал номер. Сердце учащенно забилось, в горле першило.
— Алло, кто говорит? — послышался высокий мужской голос.
— Это квартира Адасы Кутнер?
— Что вам угодно?
— Она может подойти к телефону?
— Ее… ее нет в городе. С кем я говорю?
— Я… один ее знакомый.
На противоположном конце провода помолчали, а затем Фишл (к телефону подошел он) повторил: «Ее нет в городе» — и повесил трубку.
Сообразив — увы, слишком поздно, — что надо было спросить, где она, Аса-Гешл двинулся, натыкаясь на столы, в сторону выхода. Итак, путь к Адасе был отрезан. Наверно, она где-то за городом. Последняя открытка, которую он от нее получил, шла полгода. В дверях кафе его остановил молодой человек с маленькой рыжей бородкой, в хасидской одежде.
— На обмен что-нибудь есть? — спросил он.
Аса-Гешл понял каждое слово в отдельности, но не общий смысл сказанного.
— Что вы имеете в виду?
— Деньги не хотите поменять? Доллары, фунты, кроны, марки. У меня вы получите больше, чем в банке.
— Простите, но у меня ничего нет. Я только что из России.
Молодой человек изучил его с ног до головы:
— Из страны большевиков, а?
— Да, оттуда.
— Плохо там дело, да?
— Да, неважно.
— Евреям не дают оставаться евреями?
— Все непросто.
— И здесь немногим лучше. У них ведь у всех на уме одно и то же: не дать нам, евреям, жить.
И с этими словами юный хасид повернулся и, поскрипывая своими тяжелыми сапогами, вразвалочку удалился.
Абрама дома не оказалось. К телефону подошла молодая женщина, говорила она по-польски.
— Можно узнать, кто звонит?
— Не думаю, что пани меня помнит. Меня не было в Варшаве несколько лет. Я — Аса-Гешл Баннет.
— Нет-нет, я вас помню. А я дочь Абрама, Стефа.
— Да, мы как-то встречались.
— Отца нет дома. Если он вам срочно нужен, могу дать другой номер телефона. Запишите? Он вас часто вспоминает.
— Спасибо. А у вас как дела?
— О, неплохо. Я, знаете ли, замужем. Вы будете жить в Варшаве?
— Пока да.
Аса-Гешл поблагодарил молодую женщину, повесил трубку и набрал номер, который дала ему Стефа. И вновь в трубке раздался женский голос — на этот раз постарше. Аса-Гешл слышал, как в комнате что-то обсуждают, о чем-то оживленно спорят. Доносились громкие голоса, смех. Наконец в телефон ворвался громоподобный голос Абрама, и Асе-Гешлу пришлось даже отвести трубку от уха — так громко тот говорил.