— Хорошо крой хату, Наташка, может, и тебе придется тут жить!
— Все может случиться… — прибавил Гриша смеясь.
Ну и вспылил я… Что это они, будто сговорились?
Я не собираюсь жениться на Наташе… Вот еще..
Но разве я мог высказать это вслух? Я только кипел и убеждал самого себя, что этого никогда не случится. Да она мне вовсе и не нравится. Ведь Наташа-то и на девушку мало похожа. Носит какую-то мужскую шапку, под которой полностью умещаются ее короткие косички. По-прежнему одета в солдатский ватник и сшитую из грубого сукна юбку; на ногах — старые кирзовые сапоги. (Так одели и обули ее в партизанском отряде.)
Мне, по правде сказать, больно было смотреть на нее. Раньше я ломал голову над тем, где раздобыть ей шелку на блузку и хорошей шерсти на пальто. Но теперь мне хотелось самого себя убедить, что эта девушка мало чем отличается от своего брата Степы. Это было несправедливо. Ведь она — при любых условиях — старательно умывалась, причесывалась… Еще там, в землянке, тетка Варвара называла ее «чистюлей». По утрам было приятно смотреть на ее круглое личико, освещенное большими голубыми глазами, словно двумя фонариками. (Эти светлые глаза с длинными ресницами как-то особенно выделялись на ее смуглом лице.)
Гриша отлично видел, что я сконфузился, но еще подлил масла в огонь:
— Да если б мне не на фронт… Я бы и сам на такой девушке женился. Девушка-то, что надо! Пожалуй, ты, Андрей, и недостоин ее. Ты только погляди: она же — огонь!
Наташа продолжала работать, не оглядываясь, словно ее и не касались все эти реплики.
А вечером она боялась посмотреть на меня. И мне было как-то не по себе. Впрочем, не решаясь глядеть ей прямо в глаза, я теперь чаще посматривал на нее украдкой. И, честное слово, я впервые начал замечать, что она, в сущности, хорошенькая. Но, боже мой, как портит ее эта партизанская одежда, обувь…
Степа, этот удивительно смелый и смышленый паренек, стал относиться ко мне так, будто я и в самом деле уже породнился с ним. Он порой обнимал меня, развязно говорил: «Ты, брат, не думай, что я маленький». Или: «Ну, братуха, пойдем к Полевому».
«Брат… братуха…» И вообще — панибратство какое-то… В присутствии взрослых я просто не переносил этого… А он, как назло, всюду подчеркивал, что мы, дескать, «равные», потому что вместе партизанили.
Даже Наташа это заметила и решила урезонить брата:
— Если ты будешь так вести себя, Степа, придется мне с тобой в Яруги переехать…
Кажется, это испугало его.
Все напряженно ждали Настю Максименко. И больше всех волновалась Наташа. Я только теперь узнал, что она кое-что смыслит в животноводстве и ветеринарии. Вместе со Степой и другими ребятами она занялась лечением покрытых коростой трофейных лошадей. (Они окуривали их серой, обмывали зеленым мылом.)
Она (радовалась, рассказывая матери о том, как постепенно пополняется колхозное поголовье!
Теперь должны были пригнать в колхоз большое стадо коров.
Поздно вечером я приходил в дом тетки Варвары. Коптилка слабо освещала стены, украшенные вырезанными из газет картинками. За окнами все еще не утихал говор; скрипел колодезный журавль, позвякивала сбруя. Как-то еще несмело звучала песня. Вдруг на мгновение все звуки заглушал паровозный гудок. И казалось, что в Сороках никогда не было войны, что за окнами тянутся во все концы села знакомые с детства колхозные постройки; живет и весело шумит двор, заполненный тракторами, сеялками, комбайнами… Возвышается силосная башня над бесконечно длинным коровником. Неумолчно шелестит жестью и лопочет ветряной двигатель… Горят на столбах яркие электрические фонари…
Мать настороженно прислушивалась к шуму, доносившемуся с улицы, и спрашивала:
— Ну, что сегодня сделали? Крышу на коровнике кончили?
— Кончили.
— А пол в свинарнике?
— Тоже готов.
— Добре. — Мать улыбалась. — Нам, сынок, спешить надо, а то Сидор Захарыч вернется и спросит, что мы тут делали, пока он воевал.
Вдруг она прибавила со вздохом:
— Такая пора горячая, а я лежу. Совестно перед людьми. Зачем только они выбрали меня, такую хворую, в председатели.
— Вы же отсюда всеми командуете, — успокаивал я ее. — Как с капитанского мостика на корабле.
— Капитану все видно, а я лежу, как слепая. Вы там без меня хозяйничаете! Агрономы доморощенные… Эх, зря я Максима из своих рук выпустила!
Мать охотно говорила о предстоящей встрече с Максимом. Затем она опять высказывалась насчет хозяйства: