Желая подразнить меня, Петр заговорил о том, что нам, холостякам, легко, мол, идти на фронт — никто не заплачет по нас.
Мать покачала головой, а Роман, шлепнув Петра по плечу, невесело пошутил:
— По тебе все наши девчата будут реветь…
Он обеспокоенно поглядывал в окно, ожидая Анну, гулявшую с маленьким Олегом у реки. Клавдия все еще прижималась к Максиму, мокрым лицом касаясь его бритых щек. Тяжело дыша, Максим обнимал жену: он хотел успокоить ее, но не находил слов.
Роман рассердился, глядя на них:
— Перестаньте хныкать! Тебя, Максим, не возьмут на фронт, ты ведь не обучен.
Максим вспыхнул:
— Думаешь, я фронта боюсь?
Клавдия на секунду оторвалась от Максима и недоверчиво поглядела на Романа, как бы спрашивая, правду ли он говорит. Роман, улыбаясь, пожал плечами:
— Послал же бог жену моему брату — души в нем не чает… Еще неизвестно, пошлют ли его на фронт, а она уже белугой ревет. А вот моя женка забежала куда-то и про мужа забыла. Но ведь кто-кто, а я, как политсостав, первый пойду на фронт.
— Положим, первыми уйдем мы, танкисты, — возразил Петр.
— Вон и твоя спешит, — сказала мать Роману, взглянув в окно, и тихо прибавила — Да не расстраивайте вы себя, хлопцы, может быть, еще обойдется. Давайте лучше обедать.
Оставив сына в соседней комнате, Анна Степановна неторопливо переступила порог. Внимательными глазами разглядывала она всех. С таким вниманием она изучала нас, учеников, когда чувствовала, что в классе не все в порядке.
Роман с нарочитым огорчением сказал:
— Где же ты ходишь, Аня? Видишь, как другие жены горюют? Клава уже наплакаться успела…
Анна Степановна скупо улыбнулась. Она была взволнована. Мимоходом приласкав Клавдию, она возбужденно заговорила:
— Я забежала на минутку в сельсовет. Вижу: партийцы наши что-то обсуждают у себя. Но не все. Стокоз вертится в коридоре и ахает. Увидел меня и говорит: «Вам хорошо, вас немцы не тронут, а меня повесят». — . «Почему же, спрашиваю, меня не тронут?» — «Беспартийная вы, хоть и образованная. А мне, малограмотному дураку, достанется». Ух, до чего же мне хотелось морду ему побить!..
— Ну, ты у меня и боевая, Аня! — сказал Роман, обнимая жену.
Она какая-то смешная: прижмется к Роману и отскочит сконфуженная. Может быть, потому, что я, ее бывший ученик, глядел на нее. А Клавдия целуется с Максимом без всякого стеснения.
Петр был веселее всех. Вот это парень! Я ему, танкисту, завидовал. И меня злило то, что Максим сидел, опустив голову, будто все мы уже поумирали и он один остался на белом свете. Правда, ему жаль было расставаться со своими полями, но ведь надо же оборонять их, раз враг войной пошел. Я что-то сказал ему об этом… Он рассердился.
— Молчи, сморчок, ничего ты не понимаешь.
— Ну, ну, полегче, — сказал Роман, вступаясь за меня. — В эту войну и сморчки будут воевать. Война, брат, всеобщая.
Мать испуганно поглядела на меня. Видимо, только теперь она поняла, что я тоже стремлюсь на фронт. Ей страшно было подумать, что, кроме Виктора, который уже несколько лет где-то летает, можем уйти на фронт и мы — все четверо. Пристальным взглядом окинула она нас всех, потом задержала на секунду глаза на мне, на Максиме и со вздохом села за стол.
Петр начал наливать в рюмки водку и собирался произнести тост, но мать опередила его:
— Не надо, Петруша. Помолчи…
Мы пили молча. Затем мать сказала, печально глядя на нас:
— А то нет… давайте выпьем за победу и за то, чтобы мы все вместе… вместе с нашим дорогим соколиком Виктором встретились тут… в этой самой хате.
— Ты… у нас герой! — закричал Петр, целуя мать.
Он, этот механизатор, был удивительно нежным и ласковым. Мне самому хотелось порой, чтобы Петр положил руку на плечо или погладил по голове; он и Нину целовал при всех; она краснела, но никогда не сердилась. А Петр говорил, подмигивая мне: «Смотри, тютя, как надо девушек любить».
Все выпили. Роман торжественно поднял свою рюмку, сказал:
— Я хочу выпить за матерей. Много испытали они и еще больше испытают. Война эта будет страшной, и многих мы не досчитаемся. Вот почему всем надо быть тверже стали… Чтоб ничто не сломило нас, чтоб земля наша выстояла. И кто останется в живых, пусть, как сказал Шевченко, вспомнит незлым, тихим словом тех, кто не вернется домой…
Тут уж и мать не выдержала. Глядя на нее, Петр сказал:
— Не надо плакать, мама. Во-первых, не все пойдут на фронт. Кое-кто дома останется. Такие вояки, как Максим и Андрей, фронту не нужны. А во-вторых… пускай кто как хочет, а я вернусь домой. Можете не сомневаться. И мы выпьем еще не одну четверть водки, чтоб я так жил. Ну, дамочки, — неожиданно закончил он, обращаясь к Анне Степановне и Клавдии, — может быть, вы уже наплакались, так помогите мне, холостому танкисту, уложить чемодан. Я должен уехать.