Я подошел к Степану в ту минуту, когда он, весело насвистывая, держал клещами раскаленную полоску железа; бородатый кузнец, как бы шутя, ударял молотком по красному концу, заставляя его расширяться.
Не прерывая работы, Степан спросил:
— Что скажешь, Андрей?
Я слукавил. Я передал ему привет от братьев, ушедших на фронт. Они рады были, узнав, что хоть один хороший парень остался в тылу. Все-таки девушкам веселее будет.
Степан недоумевал. Тогда я откровенно рассказал ему о слухах, которые почему-то до сих пор не дошли до него. Степан посмотрел на меня ясными зеленоватыми глазами, как бы проверяя, не шучу ли я; затем лицо его налилось кровью, брови нахмурились и глаза потемнели.
Бросив клещи на землю, он сделал несколько шагов в сторону, намереваясь обойти пруд, но вдруг решительно побежал вниз, к лодкам.
Высокий и плечистый, он ввалился в одну из лодок и со страшной силой ударил веслом по воде. Лодка помчалась к другому берегу с невероятной быстротой.
Вот кому быть чемпионом гребли, а он почему-то увлекался футболом.
Спустя две — три минуты он уже скрылся в дверях конторы.
«Значит, он сам ничего еще не знает», — подумал я. В этом можно было теперь не сомневаться.
Что было дальше, не скажу, но Степан по-прежнему оставался в колхозе, занимаясь ремонтом уборочных машин. Правда, он помрачнел, избегал встречаться с призванными в армию ребятами и страшно злился, когда ему задавали обычный вопрос: не получал ли он из военкомата повестки?
Я начал презирать его.
IX
Смешно теперь вспоминать, как я бегал в военкомат и упрашивал, чтобы послали меня на фронт. В конце концов я или понравился военкому, или надоел ему: он пообещал «заняться этим вопросом». Вскоре я получил повестку. Я не знал, как сказать о ней матери.
Вечером мы, как всегда, сидели у себя в комнате и вспоминали братьев. От Виктора не было никаких вестей.
Часто перед сном мать вынимала из своей папки старую газету, в которой был напечатан портрет Виктора, и долго вглядывалась в его лицо. Он был мало похож на себя, но у нас не было другого портрета. Виктор не любил сниматься; он рано ушел из дому и редко навещал нас. Он был по призванию летчик. Рассказывая о Чкалове, он с загадочной улыбкой прибавлял: «Валерий Чкалов не успел облететь земной шар, но кто-нибудь из нас, молодых, совершит это».
Приезжая в отпуск после длительной разлуки, Виктор внимательно осматривал комнату и точно устанавливал, что изменилось у нас в доме за два — три года. Он радовался, замечая вышитое матерью новое полотенце или скатерть.
С большой тревогой мать ждала писем от него. Если бы он хотя открыточку прислал, легче было бы мне разговаривать с матерью.
И все же я должен был сказать ей, что мне прислали повестку. Но я сказал ей об этом не сразу. Я спросил ее, хочет ли она послушать народную «Думу».
— Какую думу? — недоумевала мать, подняв на меня грустные глаза.
— Думу про мать и ее сыновей.
— Почитай, — сказала мать, любившая слушать мое чтение. — Послушаю.
Я раскрыл книгу, но мне нечего было читать: я любил сочинять сказки или думы, и я рассказал ей про мать молодых казаков:
— То не гром грохотал над полем, не буйные ветры Налетели: то вражье войско шло походом на Украину.
Начали и запорожцы собираться в поход. А у одной вдовы было четыре сына — четыре сына, как один: красавцы.
Стали они спорить промеж себя: кому в поход идти, а кому со старой матерью остаться? Слушала мать их спор, а сердце томилось и замирало. Сама не знала: кого из них оставить? Все четверо были кусками ее сердца.
А братья спорили:
«Пусть старший остается дома, он уже успел повоевать, ему и отдохнуть не стыдно».
Старший сердился и говорил:
«Пусть младший оберегает мать, мы обойдемся без него в походе».
А средние — те уж на коней взобрались и саблями побрякивали.
Вздохнула мать, прислушавшись к их спору:
«Идите все четверо, не спорьте. Побейте врага и скорее домой возвращайтесь».
Как услыхали эти слова сыновья, как гикнули, — будто птицы взметнулись кони; пыль тучей поднялась до неба. Глянула мать, — пыль улеглась, а сыновей не видно.
Помчались они в поход.