Сидор Захарович не спеша закуривал, укоризненно глядя на мать и вместе с дымом лениво выпуская изо рта слова:
— Торопливая ты, Катерина, ой, какая торопливая! Сядь лучше да выслушай, что надо делать.
И, как всегда, Сидор Захарович деловым тоном распорядился проверить, в каком состоянии находятся овцы, коровы…
— Надо больных учесть и сразу же выбраковать, чтобы не возиться с ними в пути. И Ворону предупреди, чтоб никуда не отлучался. Ветеринар должен быть каждую минуту на месте. Словом, подготовь все наше животноводство к отправке и доложи.
«Доложи»… Это было новое слово в лексиконе Сидора Захаровича. Так он с матерью никогда не говорил. И мать еще больше заволновалась:
— Когда же уходить будем? Завтра?
— Когда нужно будет, тогда и уйдем, — отрезал Сидор Захарович, но тут же ласково прибавил — Иди, голубка, займись делом. Да не волнуйся, ты же боевая женщина.
XIII
Стол был покрыт красной скатертью, над столом висели портреты, в простенке сверкало золотом красное знамя. Казалось, что сейчас начнется торжественное собрание. Но на сцене не было никого, кроме Сидора Захаровича. В зрительном зале стояли встревоженные — колхозники. Никто из них не хотел сесть, хотя председатель несколько раз повторил:
— Граждане, садитесь.
Мужчины в переднем углу, усиленно дымили — цигарками; Сидор Захарович сам потянулся было за кисетом, но вовремя сдержался и сказал, обращаясь к колхозникам:
— Прекратите курение.
Стокоз насмешливо проговорил:
— Боишься, как бы потолки не закоптились? Хочешь Гитлеру все чистеньким оставить?
Просто обалдеть можно, глядя на этого человека. Кто такой этот Клим Стокоз? «Канцелярская крыса», как в шутку назвал его парторг колхоза. Было время, когда Стокоз ленился сходить в поле, чтобы уточнить, кто там работает. Он знал свой дом, свою жену, контору… А тут вдруг зашевелился, начал называть себя при всех патриотом, кое в чем даже опережал председателя.
«Вот я какой!» — говорил он всем своим видом.
Но Сидор Захарович словно и не замечал такой перемены. Отмахнувшись от него с досадой, он сказал:
— Делается это не для Гитлера, а для нас. Правило такое. А наши правила мы будем соблюдать всегда и везде. Понятно? Теперь садитесь и успокойтесь. Я вам кое-что сообщу.
Колхозники продолжали стоять. Только несколько человек, пожав плечами, осторожно опустились на скамью, как бы садясь на гвозди. Сидор Захарович выжидал, пока остальные усядутся. Он начал перебирать бумаги, словно совсем забыв о людях. Стокоз не выдержал и с отчаянием закричал:
— Да говори же… ч-ч-черт!.. Тебя только за смертью посылать можно.
Сидор Захарович улыбнулся:
— А что ж… Если б вы командировали меня за смертью, так все успели б нажиться. А вот если бы тебя, Стокоз, послали… — Сидор Захарович подмигнул, — ты смерть на самолете доставил бы. Ты у нас бедовый… Ну, сядь, а то стоишь, как часовой. Все уже сели, а ты задним мешаешь смотреть на меня.
Когда Стокоз уселся, Сидор Захарович еще раз заглянул в какую-то бумажку, хотя ясно было, что она не имеет никакого отношения к делу.
— Так вот, граждане… — сказал он, насупившись. — По поручению районных организаций я должен предупредить вас, что обстановка складывается тяжелая. Придется быстренько собрать урожай… То, что можно… А что не удастся собрать — уничтожим. И временно перевезем наше добро в другую область. Потому что Красная Армия должна воевать, а мы ей должны хлеб давать. Понятно?
— Что ж ты так тянул? — крикнул Стокоз. — Надо было сразу сказать. Пока ты речи произносишь, можно за сто километров укатить.
Сидор Захарович удивленно поглядел на Стокоза:
— А ты почему так волнуешься? Тебе вообще не придется уезжать. Тебе, товарищ Стокоз, придется остаться… Ну, вот что: членам, правления и бригадирам быть здесь. Остальным разойтись по своим местам. И запомните, граждане: работать надо, не считаясь ни с чем. Понятно?. Ну, сыграй, Андрей, что-нибудь подходящее.
Я сыграл «Марш Черномора» Глинку. Но никто не слушал музыку. Колхозники уходили словно с похорон. Только мать поглядела на меня. И я по глазам понял, о чем она думает. Да, теперь она не сомневалась, что я буду сопровождать колхозный обоз…
XIV
Быстро и напряженно убирали колхозники урожай, увозили зерно на станцию, готовились в поход. То, что нельзя было забрать с собой, уничтожали. Мать плакала, глядя на изувеченные поля.
Тяжело было расставаться с домом. Я смотрел на фотографию отца, над которой висел украшенный васильками рушник. Отец был в добротном кожухе, с винтовкой в руках. Я никогда не знал его таким. В тридцатом году, когда его убили кулаки, он носил обыкновенное суконное пальто и заячью шапку.