Стало веселее. В землянке тикают ходики. (Людмила Антоновна не забывает подтягивать гирю по утрам.) Я сказал: тикают ходики. Почему-то все думают, что маятник говорит: тик-так, тик-так… Но я явственно слышу: «Пой-дем, пой-дем…» Звонко, настойчиво зовет меня маятник, думая, что он сам идет.
Подобно кроту, я выползаю из землянки. Далеко, между стволами деревьев, полыхает солнце.
Наступает вечер. Земля неумолимо оборачивается вокруг своей оси, уводя нас от солнца. Да, мы уходим от солнца, а люди все еще по привычке говорят: «Солнце садится».
Лесная тишь затыкает мне уши. Я глохну. И вдруг слышится колокольчик. Я вздрагиваю: школьный звонок? Мне становится смешно, и я сам себе говорю: «Поднимайся, бездельник, перемена кончилась, иди на урок».
Я возвращаюсь в землянку и начинаю изучать трофейные мины.
XVIII
Вот снова осень пришла, а мы живем по-прежнему.
Полевой редко наведывается к семье. Он перебрался со своим отрядом подальше от нашего леса, где скрывается много людей, не успевших или не пожелавших уехать. Я понимаю его. Он боится, как бы фашисты не окружили лес, как они делают это в других районах. Ведь в нашем лесу, кроме людей, находится партизанская база.
В селе разбойничают не только гитлеровцы, но и кое-кто из наших односельчан. Некоторые из них добровольно поступили на службу к врагу.
Гитлеровцы все время вербовали людей для отправки в Германию. Желающих было слишком мало, и они всячески заманивали молодежь в клуб. Они демонстрировали свои фильмы. — Но в кино ходили только они сами и «добровольцы». Озлобленные фашисты стали устраивать облавы, ловить людей на улицах, вытаскивать из домов и погружать, как скот, в товарные вагоны.
Порой партизанам удается отбить группу обреченных людей. Тогда начинаются пожары и расстрелы. К нам в лес прибегают совсем обезумевшие люди.
А Костя часто бывает в Сороках. Он уже мало говорит о Полевом. Он стал политиком. Каждый раз он приносит из села какие-то новые для меня мысли. Однажды он даже пытался оправдать поступки «добровольцев». Что, мол, делать крестьянам, если Советская власть бросила их? Целый год страной управляют немцы… Я так накинулся на него, что он не выдержал и выбежал из землянки. Потом Костя вернулся, посмотрел на меня с лукавой улыбкой. Оказывается, он меня разыграл. Он сам ненавидит «добровольцев». Да и как их не ненавидеть, если они ограбили его дом, присвоив лучшие вещи?
Иногда Костя философствует. Ему, например, хотелось бы видеть «настоящую украинскую армию».
Я спросил:
— Что значит «настоящая»?
Он ответил серьезно:
— В Красной Армии все одинаково одеты, только казаки — по-своему. А украинца не отличишь от русского…
— Ты хочешь, чтобы красноармейцы надели запорожские шаровары с мотней до самой земли?
— А что ж. Это наша национальная форма. Чего же ее стыдиться?
Я представил себе бойца в запорожских шароварах, садящегося в самолет или на мотоцикл, и захохотал. Я нарисовал эту картину Косте, и он тоже начал смеяться. Костя понял, как глупо то, что он сказал. Глядя на него, я вдруг подумал, что он носит в голове чужие мысли. Перестав смеяться, я спросил:
— С кем ты встречаешься в селе?
— С кем придется, — уклончиво ответил Костя. — Во всяком случае, тому не поздоровится, кто попадется Косте Вороне на глаза.
Вот как! Однако он не рассеял моих подозрений. Наоборот, с каждым днем я все больше убеждаюсь, что наши дороги расходятся. Я чувствую, что он томится своим положением. Он уже не верит, что Красная Армия вернется. Не оставаться же ему всю жизнь в лесу?
— Ну что ж, иди, выдай нас всех фашистам, — сказал я резко, — они тебя за это своим полицаем сделают. Будешь спокойно жить.
— Да, спокойно, — отшутился Костя. — Пока партизаны не убьют.
Он то улыбался, то хмурился. Казалось, он не знает, как вести себя в моем присутствии. Он словно боится, что я разгадаю его мысли, и все время меняет тему разговора.
Конечно, Костя хитрее меня. Но все же я должен поймать его с поличным.
Иногда он приводит в землянку кого-нибудь из партизан, которые в общем-то похваливают Костю. Мне порой становится стыдно за себя. В самом деле, виноват ли Костя в том, что я чересчур подозрителен? Ведь он и раньше болтал всякий вздор, но от этого не становился моим врагом. Мы часто ссорились из-за пустяков, а все-таки по-настоящему не враждовали.