«Чтоб тебя парализовало, — думал он, возмущаясь даже тем, что эта пожилая женщина не утратила былого проворства. — Чтобы ты туда пошла, а назад не вернулась». И ему было совершенно безразлично, куда именно шла Катерина Петровна, — главное, «чтоб не вернулась». Но она шла в поле, и еще более оживленная возвращалась домой. Шла в колхозную контору и опять спешила домой, как девушка. Другие пожилые женщины давно жаловались на ревматизм и еще какие-то свои особые болезни, а эта и не старела, и не болела.
«Подсыпать бы тебе какого-нибудь вредного порошку в борщ, — мысленно язвил Ворона, — чтоб ты и до отхожего места не добежала. А то можно и покрепче средство найти для тебя…»
Однако, повстречавшись с Катериной Петровной на улице или в колхозной конторе, он начинал заискивать.
Однажды даже поблагодарил ее за то, что она «пристроила к делу» его… Катерина Петровна простодушно рассмеялась, когда Ворона, улыбаясь, сказал ей спасибо…
— Видишь, нынче-то и сам доволен, — проговорила она. — Человеку и в беде легче, коли у него совесть чистая. Что ж, старайся… Старайся, Александр Иваныч… Колхоз в долгу перед тобой не останется…
«Да и я в долгу не останусь», — зло подумал Ворона, хотя с лица его еще не сошла заискивающая улыбка.
III
Почтальон Керекеша ехал на велосипеде, держась за руль одной-единственной левой рукой. Правой руки он лишился на фронте и вынужден был переменить профессию счетовода на письмоносца. Это было для него «временное явление» — он учился писать левой. И, может быть, успел бы «набить» себе руку, если бы реже пил.
Когда-то у него был красивый почерк; он виртуозно считал на счетах, рисовал карикатуры для стенгазеты. И теперь, лишившись руки, он горевал, заводил дружбу с теми, кто мог «чаркой попотчевать»; подвыпив, он бесконечно говорил об ужасах войны.
До ранения Керекеша служил в одном полку с Максимом, поэтому Катерина Петровна хорошо относилась к бывшему фронтовику. Узнав, что Максим пропал без вести, Керекеша ничуть не удивился, словно так и должно было случиться. Катерина Петровна спросила:
— Это часто бывает?
— Да, это бывает, — ответил почтальон. — Стоит зазеваться — и будь здоров! Но это не страшно. Один мой товарищ пропал без вести и оказался в плену.
Керекеша видел, как заволновалась Катерина Петровна, и торопливо прибавил:
— Да вы не беспокойтесь, все будет в порядке. Ручаюсь. Я вот сам сначала пропал без вести, а потом меня в госпиталь перетащили…
Он заврался и все испортил. Катерина Петровна вернулась домой совсем убитая. Но все же она продолжала встречаться с почтальоном; она все ждала: может быть, он скажет что-нибудь новое?
В нетрезвом виде Керекеша покачивал головой и бессвязно говорил о том, как он в первом бою вместе с Максимом бежал от немцев «во все лопатки»… Катерина Петровна нетерпеливо прерывала его, оглядывалась по сторонам: не слышит ли кто-нибудь болтовню Керекеши?
Сегодня почтальон был трезв, и Катерина Петровна приветливо улыбнулась ему. Задержав Керекешу, она потрогала пальцами набитую письмами и газетами сумку:
— Есть что-нибудь для надоеды?
«Надоедой» она сама себя называла за то, что каждый раз спрашивала, нет ли ей писем или телеграмм, заставляя Керекешу вновь и вновь рыться в сумке, хотя он с самого начала утверждал, что для Катерины Наливайко ничего нет.
Не отвечая на вопрос, Керекеша начал просматривать пачку писем, вынимая их из сумки по одному. Катерина Петровна напряженно следила за пальцами его руки. Стоило им задержаться на каком-нибудь конверте, как сердце Катерины Петровны замирало.
Как часто, прочтя фамилию на конверте, Керекеша опускал письмо обратно в сумку, а Катерина Петровна, подавив вздох, виновато говорила:
— Ну, давайте газеты и письма для моей бригады, побегу в поле.
На этот раз Керекеша особенно усердно рылся в сумке, перебирая письма; он даже подмигнул Катерине Петровне. Ее начало знобить, колени задрожали, а руки сами собой потянулись к почтовой сумке. Она уже не могла сдержать себя и свободной рукой помогала почтальону.
Увидя Керекешу, к нему со всех сторон начали сходиться свободные от работы колхозницы. Был жаркий день. Керекеша вытирал рукавом гимнастерки потный лоб, сердито смахивал пальцами влагу с желтых жидких усов и уже с любопытством постороннего человека наблюдал, как жадные руки колхозниц и подростков перебирают письма.