Подняв тяжелую лопату с влажным навозом, он понес ее мимо Максима так, чтобы тот, паче чаяния, не загородил ему дорогу. Максим невольно отступил. Тогда Ворона, уронив на порог лопату с навозом, бросился наутек с прытью молодого бегуна.
XX
Сидор Захарович уехал, зная, что сын будет помогать Катерине Петровне. Между тем Максим решил искать Клавдию. Когда мать после утреннего наряда вернулась домой, сын укладывал чемодан.
— Ты куда собрался? — встревоженно спросила она.
— К своей семье поеду.
— Разве ты знаешь, где Клава живет?
— Найду где-нибудь. Ты же сказала, что в Бузулуке была.
— Уехала она оттуда. Письма мои назад вернулись.
— А ты и успокоилась, — жестко сказал Максим. — Не пишет, ну и ладно. Меньше беспокойства будет…
Мать обиделась:
— И не совестно тебе так говорить? Я ей писала-писала… Звала к себе. Но она у тебя с гонором…
— Какой там гонор! Ты, наверное, так обласкала ее, как меня, когда я сюда приехал. Не дала даже отдохнуть…
Она ушла в контору. Максим долго стоял над раскрытым чемоданом, размышляя. Потом отбросил здоровой ногой чемодан и, повалившись на кровать, впился зубами в подушку. Наконец успокоился. «Мать все поймет, — подумал Максим. — Она умная, она все поймет».
Вечером в контору колхоза, где Катерина Петровна сидела за председательским столом, прибежал Керекеша. Он узнал, что Сидор Захарович, уезжая, советовал договориться с почтой о замене почтальона.
Жестом указав Керекеше на стул, Катерина Петровна продолжала говорить, обращаясь к озабоченной Насте:
— Понимаешь, Настенька, дело это теперь ответственное, не каждому доверять можно. И пора тебе грамотой крепче заняться. Ты ж еще молодая, может, начальником почты станешь.
Настя кивала головой в знак согласия.
— Ну, раз нужно, Катря, шо ж поробыш… Треба соглашаться. — Она радостно улыбнулась… — Может, аж теперь я получу весточку от Нины… Ой, Катря, голубка, где ж наши дети? Шо там с ними?
— Что ты хотел? — спросила Катерина Петровна, взглянув на сгорбившегося, хмурого Керекешу.
Он замялся, косясь на Настю.
— Говори, у нас нет секретов.
Керекеша вспотел и, торопливо вытирая лицо верхом шапки-ушанки, заморгал глазами.
— Не могу при Насте Васильевне, — упрямо заявил он.
Настя сердито пожала плечами:
— Секретничайте, я выйду.
Когда она вышла, Керекеша прошептал, озираясь по сторонам, словно не веря, что в комнате больше никого нет:
— Страшный человек Ворона.
Катерина Петровна сдержанно улыбнулась:
— А ты только сейчас его раскусил?
— Я его давно раскусил… Но думал, что он из любопытства… А он… Знаете, что он сделал?
— Я все знаю, — спокойно сказала Катерина Петровна. — Да вот беда: Ворона сбежал, придется тебя одного под суд отдать.
Керекеша затрясся. Он долго смотрел на Катерину Петровну испуганными, мигающими глазами, как бы вникая в смысл ее слов, затем с видом отчаявшегося человека сказал:
— Всё равно. Но я хотел про другое сказать. Это Ворона распустил слух, будто Максим с фронта убежал. Я ему только про один случай рассказал, а он… Это он, чтоб опозорить вас и Максима… А ваш Максим…
Катерина Петровна стояла над столом с таким выражением лица, словно не она Керекешу, а он ее осуждал.
— Максим так воевал!.. Когда лейтенанта поранило, он нас всех в атаку водил. А в первую минуту с кем не бывает… Когда видишь такой ужас кругом… — Керекеша неожиданно всхлипнул. — Он меня, раненого, из огня вытащил. Сам весь в крови, а меня тащит… Ему медаль за отвагу дали.
— Медаль?
— Да что медаль… — продолжал, всхлипывая, Керекеша. — Ему орден надо было дать, самый боевой орден, но он не любил хвалиться, если что сделает. Если б вы видели, как он немцев штемпелевал! Господи… Таких, как я, целый взвод его одного не стоит… И на него такую клевету возвели…
Катерина Петровна молча глядела на Керекешу. Глаза ее вспыхивали синими огоньками; покрасневшее лицо казалось совсем молодым.
— За что он вас так невзлюбил, этот Ворона? — спросил Керекеша.
— Мы с ним классовые враги, — пошутила Катерина Петровна.
— Да ведь он колхозник!
— А душа у него кулацкая…
Керекеша продолжал, задыхаясь:
— Он ваш пакет украл, а в книжке у меня подпись подделал…
— Какой пакет? — прошептала Катерина Петровна, чувствуя озноб. — Что ж ты мне ничего раньше не говорил?