— А где тетрадь? Ты сховала ее?
— Личные вопросы на вечер оставим, Настенька, — торопливо возразила Катерина Петровна. — А сейчас надо во двор идти… Люди наряда ждут…
Она решила, что и Насте не следует говорить о гибели Андрея и Нины. Надо как-то подготовить ее…
После наряда Катерина Петровна могла позволить себе немного побыть с Максимом. Он ходил за ней следом, но этого было мало: хотелось посидеть с ним, поговорить… Нет, нет, не об Андрее и не о Клавдии! Просто она что-нибудь хорошее скажет, чтоб ему легче было в пути. И как бы ни встретила его Клавдия, пусть знает, что мать в нем души не чает…
Пока шли домой, у нее много хороших слов созрело в душе; мысленно она называла его и дорогим сыночком, и родненьким, и Максимушкой… А переступила порог — и как бы растеряла все ласковые слова. Он шутил, смеялся, вынимая бритвенный прибор из чемодана, а мать не могла и слова произнести. Он говорил:
— Усы, что ли, отпустить? Так ведь в дороге хлебнешь горя. Разве девчата отпустят меня, усатого, если где-нибудь сцапают? Девчата нынче смелые стали…
Мать в это время думала: «Шутишь, а душа, верно, болит».
Он тихо запел:
А у матери было одно на уме: «Хочешь меня, старую, перехитрить…» Вместе с тем она радовалась, что у него такой сильный характер. Батя его был еще крепче… Когда его батю немецкие оккупанты вешали в восемнадцатом году, он кричал жене: «Все равно немцу несдобровать на нашей земле. Не журысь, Катруся!»
Максим уронил зеркало на стол; Катерина Петровна вся встрепенулась:
— Не разбил?
— Пока бог миловал, — все тем же шутливым тоном ответил Максим. — А что?
— Да так… Я ж это зеркальце из Сорок привезла. Оно наше, фамильное.
— Помню, помню… Когда Андрюшка дурачился с ним, ты чуть в обморок не упала. Суеверная ты у нас, мать…
— А ты?
— Я? Хочешь, я это зеркало вдребезги разобью, не побоюсь! — Он размахнулся, но вдруг бережно поставил зеркало на стол. — Не страшно, а жалко. Фамильное ведь… Да и другого-то у тебя нет, верно?
Все же он так небрежно обращался с ним, стараясь получше разглядеть свои залепленные мыльной пеной щеки, что мать поминутно вскакивала и просила:
— Осторожнее, сынок! Давай лучше я подержу…
Она держала перед ним зеркало; он скоблил бритвой свою щеку и, усмехаясь, говорил:
— Сейчас ты у меня, мать, в роли фронтового товарища. Там именно так и брились… во время передышки…
Побрызгав на себя тройным одеколоном, Максим произнес с неожиданной грустью:
— Помнишь, как у нас в хате духами пахло? Нынче у Клавы и куска пахучего мыла, наверно, нет…
Мать отвернулась, с трудом сдержала слезы. «Любит, — подумала она. — Так меня покойный Павел любил…»
Второй муж любил ее не меньше, но она крепче запомнила первую любовь. А Максим был первым сыном…
У Катерины Петровны дрожали руки, когда она ставила зеркало на место. (Обычно оно на хозяйской этажерке стояло.)
Максим сказал с добродушной ухмылкой:
— Да, мать, ты у нас суеверная. А я вот в самого черта не верю. Уж война меня просветила…
Говоря так, он бросил нечаянный взгляд на старую фотографию, висевшую когда-то под копией картины Левитана. Лицо его словно похорошело от радости.
— Я не заметил раньше… Думал, что это хозяйский снимок. А ведь это мы с Клавой. Как раз перед свадьбой снимались… Ты помнишь, мать, эта фотография под «Золотой осенью» висела. Картина, должно быть, пропала…
— Клава ее увезла.
— Да что ты?!
Максим еще больше повеселел. Весь день он что-то мурлыкал себе под нос, шутил, смеялся… Правда, его огорчило то, что рамка почернела и не было никакой краски в доме, чтобы освежить ее. Прежде Катерина Петровна не обращала внимания на эту рамку, а тут и сама подумала: «Черная, как на покойнике…» Она пообещала сыну, что закажет колхозному плотнику другую рамку. Он спросил, щуря глаза:
— Думаешь, что и я суеверный?
Но пока она готовила ужин, Максим ножом содрал черную краску на рамке. Мать сразу же заметила это, но ничего не сказала ему. А Максим все пошучивал…
Поправляя шапку на голове, он в последний раз заглянул в «фамильное» зеркало и сказал:
— Ты эту стеклянную вещь береги, мать. Как никак — наследство…
Он уезжал в приподнятом настроении. Софья, должно быть намеренно, включила электричество как раз в тот момент, когда он покидал дом, — комната внезапно озарилась светом. Максим торжественно произнес:
— Хорошее предзнаменование!