— Садитесь. Что же это мы стоим? — сказал Княжанский, усаживая гостя на стул, стоявший у стола. — Рассказывайте, где же он? Вы его лично знали? Как он? Мама! — обратился Княжанский уже к старухе. — Может быть, ты нас чайком угостишь? Впрочем, вы, наверно, голодны, товарищ Шевченко? Вот что, мама: ты открой нам коробочку консервов. — Княжанский окончательно овладел собой, в его голосе чувствовался хозяин. — Мы с вами выпьем по рюмочке.
Это была самая трудная минута для гостя. Он покосился на старуху, хлопотавшую у буфета, и почему-то потянулся за чемоданом.
— Спасибо, — сказал он решительно, — я ведь только на минутку. У меня здесь родственники. Я звонил им по телефону, и они ждут, наверное…
Он говорил с несвойственной ему торопливостью, словно боялся, что его прервут, как только он сделает паузу.
— Ну, ну, все-таки по рюмочке надо выпить, — ласково уговаривал Княжанский, — за здоровье воскресшего из мертвых. Садитесь, садитесь.
Княжанский был необычайно приветливым и гостеприимным хозяином.
Максим заметил, что у него, в сущности, не было ничего актерского в движениях и жестах. Княжанский говорил искренним тоном:
— Да оставьте вы свой чемодан, право же, он никуда не убежит.
— Нет, нет, спасибо, — упрямился гость, — я очень тороплюсь. — Больше всего он боялся, что Клавдия вернется и он встретится с ней в присутствии этих чужих людей. — Вот, пожалуйста, передайте подарки… от мужа и отца…
Он чересчур долго возился над чемоданом, из которого все время вываливались то брюки, то другие вещи, отнюдь не похожие на подарки. Наконец он поднялся, красный от напряжения, держа в руках коричневого бархатного медвежонка с красными пуговками вместо глаз, маленький голубой автомобильчик, косынку с цветным орнаментом и коробку пудры со стандартной женской головкой на крышке.
Все это он спокойно разложил на столе и собирался что-то сказать, но вдруг заметил остановившийся, неподвижный взгляд Княжанского, разглядывавшего подарки.
— К сожалению, — сказал тихо Княжанский, и тут же поправился: — Очень, очень жаль… — он с трудом подбирал слова, — но детские игрушки не пригодятся.
Максим неловко повернулся. Костыль, торчавший у него под мышкой, упал на пол; застонав, Максим повалился на стул…
Княжанский подбежал к нему, подал костыль и, словно забыв, что надо делать дальше, стал поддерживать Максима под руку, хотя тот сидел. Максим мягко отстранил его, поднялся и упрямо подошел к чемодану. Силы, однако, изменяли ему. Он с усилием поднял чемодан и, не глядя на Княжанского, спросил:
— Что с малышом-то?.. Болел?
— Я не знаю подробностей. Кажется, воспаление легких… Знаете, маленьким украинцам трудно переносить здешний климат.
Максим ничего не сказал, только посмотрел на Княжанского таким взглядом, словно не поверил ему. Затем, опустив голову, он, как слепой, потянулся к дверной ручке, с трудом нащупал ее. Уже в сенях его задержал Княжанский:
— Простите… товарищ Шевченко… а адрес?
Максим обернулся, на его лице изобразилось недоумение.
— Адрес товарища Наливайко? — повторил Княжанский.
— Адрес? — Лицо Максима было освещено светом, падавшим из дверей комнаты; оно было спокойно, только брови чуть шевельнулись. — Адреса у него нет теперь. Он в походе.
И Максим вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.
Княжанский минуту стоял у порога, открыв наружную дверь, за которой по-прежнему падал снег. Большие редкие хлопья как бы играли в воздухе, задевая друг друга; в глазах рябило, и Княжанский не мог разглядеть, куда ушел инвалид.
— Ленечка, простудишься! — послышался голос старухи.
Княжанский медленно, нехотя вернулся в комнату, подошел к столу и долго разглядывал детские игрушки Взял в руки автомобильчик, проверил, не заводной ли, и снова поставил на стол так осторожно, словно он был из тончайшего стекла. Затем сел у стола, потянулся за папиросами, лежавшими на столе рядом с подарками.
Старуха зашевелилась, скрипнула стулом.
— Сильный, — со вздохом сказала она. — Я думала, он сознание потеряет.
— Ты о чем? — спросил Княжанский, машинально закуривая.
— Не догадался? — с укором сказала мать. — А я сразу поняла: это и есть он сам… Максим Наливайко, муж Клавочки.