— А ты не обманщик? — засмеялась девушка. — Думаешь, я не знаю, что ты не Омелько? Сразу догадалась. Ну ладно, дядя Никита, пойдем со мной, мы вам дадим работу.
Тетка Варвара была так взволнована, что в первую минуту не знала, что сказать. Только когда дядька начал собираться, она запротестовала, но Никита не слушал ее. С деловым видом он поправил гранаты, висевшие у него на поясе, привычным движением надвинул шапку на лоб, словно боясь, что ветер сорвет ее, и вдруг окликнул меня и Степу:
— Собирайтесь, хлопцы, нечего вам баклуши бить.
Однако увидеть Трясило нам не удалось. В глубине леса мы встретили только двух — трех незнакомых партизан, с которыми Наташа о чем-то шепталась. Затем она повела нас дальше.
И вот мы оказались в овраге, поросшем густым кустарником. Здесь стояла замаскированная трофейная пушка. На ящиках со снарядами сидел старик с жидкой серебрящейся бородой. У дядьки загорелись глаза. В первую мировую войну он был артиллеристом, и ему давно хотелось снова пострелять из пушки.
Наташа сказала:
— Вот и пушка. Она пока не нужна отряду. Будете с дедом Омелькой караулить ее.
Дядька Никита почесал затылок:
— Это ты меня в сторожа нанимаешь?
— Что вы, дядя Никита, — сказала Наташа, улыбаясь. — Будете командиром орудия. Ну, до свидания.
Как только она ушла, дед Омелько хмуро посмотрел на Никиту и сказал:
— Трясило приказал отвезти пушку на Лысый Горб. Так что помогите мне, хлопцы.
Однако дядька Никита не спешил. Он, кажется, собирался догонять Наташу. Дед испуганно загородил ему дорогу:
— Куда? Давай пушку везти. Командир что сказал?
Сумерки сгущались. Дальние стволы деревьев слились в сплошную сиреневую стену. Вокруг не было ни огонька. Лес будто вымер, только в том месте, где стояла пушка, лошади нетерпеливо били копытами о землю.
— Давай, давай! — торопил дед Омелько.
Никита сердито закричал:
— Я командир орудия или ты, дед?
— Ты, — так же сердито ответил Омелько.
— Так слушай мой приказ: проверь сбрую и взнуздай коней. Чтобы все было наготове.
— А что Трясило сказал? — упрямо повторял дед Омелько.
— Слушай, что я приказываю. Стоять наготове и ждать. А ну, Степа, помоги деду!
Он умышленно не обращался ко мне, считая, что я не гожусь даже в помощники деду Омельке. Все же мы вдвоем со Степой занялись пушкой. Куда ушел дядька, мы не знали.
Дед чертыхался, поправляя хомуты на лошадях. Степа покрикивал на меня, как на подчиненного, и ловко натягивал мешки на головы лошадей, чтобы заглушить ржание. Затем он с видом настоящего артиллериста проверил ящик со снарядами, погладил ствол орудия и удовлетворенно сказал:
— Так что техника в исправности.
Где-то на опушке леса застрочили пулеметы и автоматы, послышались взрывы гранат. Лес наполнился шумом, грохотом. Будто гроза, что с вечера собиралась над лесом, не сверху налетела, а вырвалась из глубины леса. Мы суетились у пушки, не зная, что делать. Степа сдерживал возбужденных лошадей, приготовив на всякий случай гранаты. В воздухе запели шальные пули, и дед Омелько, покачав головой, словно укоряя самого себя за трусость, полез под колеса орудия.
Не успели мы разобраться, что происходит, как появился дядька Никита. Второпях он рассказал, что партизанскому отряду угрожает опасность. Увлеченные боем, партизаны не заметили, как группа фашистских солдат, делая вид, что отступает, начала глубокий обход с тыла.
Разгадав замысел врага, дядька Никита решил выручить партизан. Напрасно я доказывал, что надо сначала предупредить командира отряда. Дядька не слушал меня. Схватив под уздцы лошадей, он упрямо потянул их за собой, лавируя среди деревьев.
Мы вытащили орудие на пригорок, и не успел я опомниться, как начался обстрел фашистов. Степа усиленно помогал дядьке. Я забыл взять свои трофейные очки и, действуя на ощупь, по-видимому, только мешал дядьке. Он ворчал:
— Держи лошадей, Андрей, мы тут без тебя справимся.
«Мы» — это дядька Никита и Степа.
Степа подпрыгивал от удовольствия при каждом выстреле. Дядька приговаривал, заряжая орудие:
— Мы их немецкой шрапнельной угостим, вкуснее будет.
Выпустив несколько снарядов по скоплению гитлеровцев, дядька приказал деду:
— Давай на Лысый Горб!
Внезапно он присел на землю и застонал. Шальная пуля попала в живот. Дядька корчился и с каким-то удивлением повторял:
— Что ж это меня так ранило? А, сто сорок семь чертей им в бок, что же это они меня так испортили?