— Мистер Бийиото, — повторил он, произнося его имя так же, как произнес его сам старик, по-итальянски. Память Палмера извлекла из своих недр и каким-то чудом выдала фразу: — Е un piacere vederir.[13]
Что-то еще зашевелилось в памяти Палмера. Что-то, связанное с далеким прошлым, с итальянским языком. Но что?
Тележка остановилась на перекрестке двух коридоров. Бийиото махнул рукой в сторону, и Палмер увидел контору и людей около нее.
— Отсюда просто, — сказал старик. — Venite trovarci ancora.[14]
Палмер спрыгнул на землю.
— Большое спасибо.
Старик пробормотал что-то и направил тележку в другой коридор. Когда Палмер дошел до конторы, девушка-телефонистка говорила по телефону:
— Он должен быть где-то в районе секции Эм-семнадцать. Продолжай искать.
— Я здесь, — сказал Палмер. — Мистер Бийиото меня привез.
Девушка повернулась к нему.
— Кто?
Палмер сделал рукой какой-то бессмысленный жест.
— Ну, знаете, этот старичок, мистер Бийиото.
Глаза девушки округлились. Затем ее лицо побледнело. Она сказала в трубку безжизненным, безучастным тоном:
— Не ищи его, Фрэнки. Дон Джироламо нашел его. — Пауза. — Ты слышал, что я сказала? — пробормотала она и разъединила связь. Затем она взглянула на Палмера. — Наверное, ваша семья ждет вас в машине. — Она с любопытством посмотрела на него, но не сказала больше ни слова.
Палмер кивнул и вышел на улицу. Джироламо Бийиото. Что-то не давало ему покоя всю дорогу до Нью-Йорка, но потом он переключился и забыл о старике.
Глава шестая
У Шона О’Малли начали образовываться две залысины надо лбом, отчего трезубец рыжеватых волос стал еще длиннее. За прошедший год волосы выпадали так быстро, что Шон рисовал в своем воображении гномов с мощными газонокосилками, которые собирались остричь его наголо.
С тех пор как три года назад он приехал в Америку, Шон с таким усердием культивировал псевдоирландский дух, что теперь часто мыслил причудливыми образами ирландских сказаний. Сегодня, находясь в офисе на Седьмой авеню около Тридцать восьмой улицы один, так как по субботам цеха не работали, Шон просматривал эскизы моделей вечерней одежды. Он огорченно вздохнул.
Эскизы были прекрасные, в отличие от самого бизнеса. Он встал и медленно подошел к окну какой-то неуверенной и сонной походкой, совсем не такой бодрой, энергичной, которую демонстрировал миру в рабочие дни. Посмотрев в окно вниз, на почти пустые улицы, Шон подумал, что у кого-нибудь еще такие же проблемы, как у «Мод Моудс, инк.».
В Центре моды, подумал он, здания почти не уступали размером отелям. И несмотря на то что помещения сдавались в аренду бизнесменам, жильцы менялись так же часто, как и в гостинице. Компании рождались, процветали, затем их бизнес начинал чахнуть и умирал от банкротства с такой скоростью, что единственными служащими в Центре моды, которые были абсолютно уверены в том, что с ними не расторгнут ежегодный контракт, были те, кто изготовлял таблички для дверей с названиями компаний.
Яркое мартовское солнце хлынуло из окон на Шона и отразило в стекле его голову и верхнюю часть туловища. Он машинально поправил зачесанные на лоб локоны — как у эльфа — накладки, что недавно завел, чтобы скрыть следы той разрушительной деятельности, которой занимались гномы с мощными машинками для стрижки газонов. Конечно, такая челка придавала ему еще большее сходство с голубым, но теперь ему уже было не до этого.
Когда занимаешься продажей одежды, гомосексуализм может сослужить добрую службу, тем более если ты начинающий дизайнер, только что приехавший из Лондона с таким громоздким именем, как Эдвард О'Малли Крэнксуорти-младший. Поскольку твоя мать, в девичестве Мэри О’Малли, была лишь наполовину ирландкой, следовало приложить кое-какие усилия, и ты получил бы имя, которое звучало бы немного… как бы это сказать… изобретательнее.
Шон ухмыльнулся, глядя на свое отображение, которое он ненавидел. Последние две недели он как раз занимался этим с доктором Апфельшпайном, с трудом пытаясь объяснить ему свое намерение изменить фамилию тем, что испытывает неприязнь к отцу и привязанность к матери. Ему так и не удалось добиться желаемого, и в конце концов он бросил эту затею, потому что доктор Апфельшпайн, несмотря на его научные знания и дипломы, развешанные по стенам, не мог понять простого факта, что, когда ты дизайнер одежды, тебе ни за что не пробиться в жизни с таким именем, как Эд Крэнксуорти.