Объяснить ей что-либо было совершенно невозможно.
Материнская любовь была такова, что в присутствии матери Мерлину явственно не хватало кислорода.
Женщина, все еще стоящая в дверях, смотрела на него с невыразимой нежностью. Так, пожалуй, смотрят только на новорожденного младенца, отношения с которым еще не выстроены и всякий его писк вызывает восторг и блаженство. Каждая любовь, слетев с вершин восторга чуточку пониже, становится более деловитой и ищет для себя хороших проявлений в материальном мире; стирать пеленки, улыбаясь, и не делать из этого вселенской драмы — вот образец проявления такой любви.
Мерлин был поздним и единственным ребенком, ребенком вымечтанным, вымоленным, драгоценным. Но мечта сбылась именно так, как желала женщина: она просила о ребенке, которого можно пеленать, тетешкать, агукать с ним и обожать его счастливые улыбки. И она до сих пор любила очаровательного годовалого мальчика. Верзила в кроссовках сорок шестого размера казался ей маской — вроде тех масок с заячьими, медвежьими и кошачьими мордочками, которые она совсем недавно покупала для новогоднего карнавала в детском саду. На самом деле верзила был нежным и беззащитным ребенком, которого нужно опекать на каждом шагу. И она честно пыталась!
— Мишунчик… Я пельмешки купила… в холодильнике колбаска, яички…
— Я уже поел.
Она шагнула в комнату и увидела на табурете возле диван тарелку с объедками.
— Мишунчик, я сколько раз говорила — ты должен есть суп…
Мерлин промолчал. Он ненавидел материнские супы — она так и не выучилась их варить. В гостях у Кузьки он наворачивал борщи ее деда, отличного кулинара, так, что за ушами трещало. А мать умудрялась испортить простой молочный суп с лапшой — возможно, еще и тем, что называла этот странноватый и сладковатый супец «лапшичкой». «Лапшичка» была постоянным кошмаром детских лет — как «кашка», в которую мать превращала обычную нормальную гречневую кашу, как «котлетки» — кто-то выучил ее жарить толстенькие безвкусные котлеты, якобы страсть как полезные для детского пищеварения. Все это стряпалось с огромной любовью, но вкуснее от той любви не становилось.
Но у Мерлина была совесть, и он честно продержался до ночи, не огрызаясь и не противореча. Он умом понимал, как нервничала мать все эти недели. Она знала, что с сыном ничего не случится, прошлым летом он тоже уходил из дома и жил под лодкой, но беспокойство было ей необходимо: волнуясь, она ощущала себя настоящей матерью.
На следующий день Мерлин стал искать одноклассников. Нужно было узнать все новости и морально подготовиться к первому сентября. А какая подготовка без пива?
— Пошли, — сказал Мерлин Сереге и Сашке. — Я выставляюсь.
— Что, бизнес был такой удачный?
— Ага.
Мерлинов бизнес не требовал капиталовложений — только трехлитровые банки из-под огурцов и сачки. Парень любил в одиночку шататься по лесу, эта склонность зародилась еще в детстве, на даче, когда он убегал от матери с бабкой и часами пропадал в малиннике и черничнике. Так он обнаружил, что в некоторых болотцах водятся тритоны. А тритон — зверь экзотический, наводящий безграмотных на африканские мысли. Им трудно представить себе, что этот дракончик живет и размножается в трех километрах от городской черты. Мерлин прочитал о тритонах все, что мог предоставить Интернет, и взялся за дело. Начал он три года назад. Выловив с полдюжины тритонов, он приносил их в банках на местный птичий рынок и выставлял на расстеленной газетке. Покупатели обычно находились быстро. Потом он подружился с аквариумистом Гешей и часть добычи сдавал ему. Поскольку лесное житье было экономичным, за полтора месяца Мерлин, питаясь более чем нормально, зарабатывал неплохие деньги. Главное было — уходя в лес, взять с собой достаточно музыки и батареек для плеера.
Но для покупки желанной техники денег все равно бы не хватило.
Мерлин имел сложные отношения с вещами. Он мог носить самые дешевые штаны, самую непритязательную куртку. Но плеер у него был дорогой — лучший из всех, какие тогда продавались. Теперь на повестке дня стояли фотоаппарат и велосипед. Покупать мыльницу Мерлин решительно не желал — ему было комфортнее вообще без камеры, чем с дешевой и тупой. Высмотрев в Интернете несколько моделей цифровиков с зеркалками, он пас их, отслеживал скидки. Хороший аппарат требовался для микросъемки. Мерлин мог часами наблюдать за жизнью лягушек, рыбок, насекомых, и очень хотел бы делать настоящие снимки — такие, которые берут глянцевые заграничные журналы. Что касается велосипеда — тут он еще не определился, знал только, что купит дорогой и хороший. Была еще возможность самому собрать велосипед, покупая запчасти все по отдельности, и Мерлин всерьез обсуждал ее с соседом Костиком. Костик имел просторный гараж, где оборудовал отличную мастерскую, а Мерлину покровительствовал — так вышло, что он, дожив до пятидесяти лет, остался без детей. Сперва жена после развода увезла их куда-то в глубинку, потом они выросли и перебрались в Москву; дальше следы терялись где-то между Данией и Италией. Новых детей заводить было поздновато, и он ограничился любовью к своей «тойоте».