Все произошло стремительно — в тот же вечер Мерлин сидел в кафе «Попугай», чувствуя себя очень неловко в дорогой обновке, и ждал женщину по имени Джимми.
Он ее побаивался — насколько легко он сходился с парнями из музыкальной тусовки, да еще за пивом, настолько трудно было начинать беседы с посторонними. Лучше всего он вообще чувствовал себя в одиночестве, а зимой и весной так и вовсе тосковал по одиночеству: днем раздражала школа, вечером — мать.
Но Джимми ему понравилась сразу — не размалеванная, в черной кожаной косухе, в черных джинсах, заправленных в сапоги, в майке с хулиганским принтом, с мотошлемом, надетым на руку, как корзинка. Ее темные волосы были стянуты в хвостик — такой же, как у него самого, только одна прядь, оставленная, чтобы падать на лоб, показывала: этот мальчик все-таки девочка. Определять женский возраст в первого взгляда Мерлин не умел — да и не все ли равно, сколько лет работодательнице.
— Привет, — сказала она. — Ты Мерлин? А я Джимми. Ты наш сайт видел?
— Да.
— Понял, что такое — сидеть на пункте?
— В общем, да.
— Иногда торчишь там до утра — ну, ничего не поделаешь… А иногда все команды проскакивают быстро, часов до трех, ты отзваниваешься и едешь домой. Одно дежурство — пятьсот рублей. Как, устраивает?
— Да.
— Тебе там будут вопросы задавать — о том, чего на сайте нет. Я тебе буду скидывать мейлом файлы по каждой конкретной игре. Что у нас хорошо — можно с нужными людьми познакомиться. Вон девочка была, Таша, раз шесть подежурила — ее и подобрали, теперь в аэропорту менеджером не-пойми-чего. Но довольна. Ты, я вижу, уже выпил кофе?
— Да.
— А я вот еще не ужинала. Погоди… и не обедала… Надо же, совсем ухайдокалась.
Джимми подозвала официантку, заказала французские блинчики, какую-то непроизносимую штуку с фруктами, кофе себе и Мерлину.
— Сегодня у нас игра — простенькая, так себе. Недорогая, всего три команды. Хочешь посмотреть?
— Да.
— Тогда возьми чего поесть — раньше двух не кончится.
Ей позвонили и рассказали что-то веселое — она громко рассмеялась. Мерлин до этого взрыва хохота как-то избегал смотреть Джимми в лицо. Но тут — увидел все это лицо разом и понял, что такое ему уже где-то попадалось. Маленький подбородок, широкий лоб — он их видел, определенно видел, но только, кажется, он знал парня с таким лицом… где-то в тусовке пересекались, что ли?.. При этом лицо Джимми вовсе не было мужиковатым, хотя взгляд… лоб, брови, глаза, да… какие-то они были не женские…
Поужинав, они вышли из «Попугая», и Джимми повела Мерлина в темный двор — там у нее, оказывается, было укромное место для парковки мотоцикла.
— Ехать тут недалеко, проскочим как-нибудь задворками, — пообещала она, потому что второго шлема с собой не имела. Мерлин не возражал.
Джимми не первый год каталась и вела мотоцикл умело, хотя в рокерской тусовке Мерлин ее не замечал. Семь минут спустя они въехали в переулок, и там по сигналу Джимми для нее отворили ворота.
Офис «Беги-города» помещался чуть ли не на чердаке. Там было весело — Мерлин даже не сразу вошел вслед за Джимми, так вопили и галдели «беги-горожане». В две комнаты набилось человек пятнадцать, причем самых разномастных, особенно выделялся седой бородатый дед ростом под два метра.
Джимми вошла в эту человеческую массу, как пуля в сливочное масло: тут же одного хлопнула по плечу, другому дала подзатыльник, третьего озадачила строгим вопросом о конвертах, четвертого выругала за давние грехи. И тут же пять физиономий нависли над нетбуком — там на экран вытащили план города и в последний раз выверяли маршрут. Мерлин, мало что понимая в разговорах, стоял у дверного косяка и разглядывал дальний угол комнаты. Там к обоям были приколоты большие фотоснимки, штук десять, а под этим вернисажем на крошечном столе стояли электрочайник, банка растворяшки и полдюжины кружек.
Снимки были интересные. Мерлин сам бы хотел делать такие. Особенно его заинтересовал двор…
Казалось бы, ничего удивительного — кто-то устроил в своем личном дворике клумбу, завел дикий виноград, пустил его ветки по кирпичной стене. Но фотограф установил посреди кадра стул, обычный деревянный стул, на вид довольно старый. И снимок обрел смысл.
Мерлин даже не сразу осознал, что снимок-то черно-белый, такая живая, пронизанная солнцем зелень курчавилась на стене. И этот стул… зачем, кто поставил?
Стул откровенно позировал, со скромной гордостью и чувством собственного достоинства. Стул собирал вокруг себя все, что было во дворе. Стул даже не нуждался в присутствии человека — кроме того, которому доверил увековечить себя.