— Неужели Тачинский не знал этого?
— Вот об этом-то я и думаю...
...Вскоре из треста выехала специальная комиссия для расследования причин обвала. Но единственный, кто мог подтвердить слова Валентина о распоряжении Тачинского — Варавин, месяца два уже работавший начальником добычного участка, где произошел обвал, сказал, что такого приказа не было.
— У меня об этом от главного инженера бумажки нет? Нет! А слова к делу не пришьешь, — заявил он. — Может, и говорил он, да разве все упомнишь?
13
До начала октября Галина каждый день бывала у Валентина, в больнице к ней привыкли и частенько разрешали оставаться у его постели на два-три часа. Доктор, делая обход и заставая Галину в палате, шутливо ворчал:
— Ну, Астанина мне больше лечить не приходится, у него свой врач теперь есть.
Осмотрев Валентина, он каждый раз с удовольствием произносил:
— Хорошо, очень хорошо! Вас, Астанин, за последнее время не узнать.
И действительно, в глазах Валентина теперь не угасал трепетный огонек радости, и едва ли кто узнал бы теперь в нем того бледного, худого юношу, каким он был полмесяца назад.
Временами, правда, Валентин, ожидая Галину, вновь беспокоился, о чем-то тяжело вздыхал, а однажды, не выдержав, сказал ей.
— Боюсь я, что все это обман.
— Что обман?
— Ну... вот то, что ты радуешься вместе со мной, говоришь, что сильно меня любишь... А за что меня любить, ведь я сейчас не такой, как все.
— Не надо, Валя... Если ты меня любишь, то поверишь мне.
— Я люблю... но...
Галина не дала ему договорить, она наклонилась к нему и прошептала:
— А за что?
Он украдкой притянул к себе ее голову и, поцеловав, также тихонько шепнул:
— За то, что ты есть ты... Всю тебя люблю.
— А почему же мне не веришь? — Галина, задумчиво глядя ему в глаза, заговорила: — Вот уехал ты, мне было тяжело, но я не понимала, почему ты уехал. Думала, чтобы сделать мне побольней... Но когда узнала, как ты живешь, услышала о тебе многое от Ивана Павловича, когда он приезжал к нам, я вдруг подумала, что у тебя какая-то своя правда, свой взгляд на жизнь, которого я не поняла... И поняла еще, что ты сильнее, крепче меня в жизни, что я... должна тебя слушать... — Она низко-низко наклонилась к нему: — Ты понял меня?
Он радостно, успокоенно закрыл глаза и кивнул головой: понял, да.
...В первых числах октября Галина ушла в роддом, который находился в том же здании, что и больница, но только с другой стороны*
Вечером к ней пришла Тамара.
— Я только сегодня узнала, что ты приехала. Я ведь замуж вышла за главного инженера этой шахты. — Она с любопытством оглядела фигуру Галины и продолжала: — Другая ты стала, Галинка. Нехорошая... Любит тебя Валентин такую?
— Любит...
— А что ему не любить, он же теперь инвалид, за тебя обеими руками будет цепляться.
Щеки Галины вспыхнули:
— Это наше дело... — отвернувшись, тихо произнесла она.
— Да ты не обижайся. Я ведь просто так, пожалела тебя. А мы с Марком скоро в город уедем жить... Ты и сама посуди — мы люди культурные, образованные, что нам в этом захолустном поселке?
Галина оправилась от смущенья и насмешливо взглянула на Тамару.
— Вы — люди культурные, вам здесь делать нечего... А другим? Разве они хуже вас, те, кто живет здесь по полжизни, кто здесь родится и умирает?
— Зачем сравнивать, Галя, нас со всеми? У Марка высшее образование, он очень ценный работник. Должны же ему дать условия для нормальной, культурной жизни?
— Эх, ты! — усмехнулась Галина. — Все тебе надо «культурной жизни», все ты ищешь, где получше.
— Ну, а как же, Галя? Ну, вот ты с Валентином...
— Знаешь что... — гневно прервала ее Галина. — Ты меня с Валентином не трогай.
— Подумаешь, тоже... — обиделась Тамара и повернулась к выходу. — Совсем забыла, видно, про похождения с Бурнаковым...
И вышла, гулко хлопнув дверью.
Последние ее слова больно отозвались в сердце Галины. Она подошла к окну... На мокрую, в грязных лужах, холодную, осеннюю землю наплывали сумерки. Неуемный ветер пригибал голые, печальные ветви берез и черемух, раскачивал телефонные провода и, схватывая омертвевшие желто-бурые листья, бросал их охапками в канавы и рытвины.
Неужели и Валентин поверил в эту сплетню? Какой кошмар!
Галина глубоко вздохнула, отходя от окна. Внезапно ее, словно током, пронзила резкая боль, она схватилась за спинку кровати, подумав: «Ну вот, это и есть, наверное, роды...» А боль усиливалась, становилась все нестерпимей, в глазах поплыли темные круги. Галина стиснула зубы, чтобы не застонать, но нет, это было очень трудно, она вскрикнула: