— Ваша вина... — бросил Клубенцов.
Лихарев быстро повернулся к нему.
— Винить очень легко. Разве не говорил я Марку Александровичу, что к хорошей машине надо хороших, знающих людей. А он посмеивался: «Где же их взять, этих знаменитостей? Да разве не готовят в Шахтинске специалистов, разве нельзя дать заявку о присылке их сюда? А если нет, то мы, пожалуй, только совещаться и будем, а машины будут стоять.
И вот тут-то Марк Александрович не выдержал. Он почувствовал себя в какой-то степени оскорбленным словами главного механика.
— Ко всякому делу хорошего человека надо, — сказал он, поднимаясь и чувствуя на себе удивленные взгляды присутствующих: все уже как-то свыклись с тем, что главный инженер на совещаниях обычно отмалчивался. — Хорошие люди нужны всюду... И рабочий должен быть хорош, и начальнику неплохо быть хорошим... А где же взять этих хороших людей, знающих, как вести дело, людей опытных? Только ли в Шахтинск надо заявочки писать, как учит Лихарев?
Клубенцов наклонился и что-то прошептал Шалину на ухо. Тот улыбнулся, кивнул головой. «На мой счет», — мгновенно отметил Тачинский, делая паузу.
— Разве на шахте, — продолжал он, — нельзя создать постоянно действующий учебный пункт для горняков всех специальностей? Можно. Есть у нас и кому занятия вести, есть и помещения. Напрасно Лихарев возмущается, что к нам поступают все новые и новые машины. Отбрыкиваться от машин — это значит хоронить себя заживо: нынче машины — основа всякого производства. А людей учить надо.
Он сел и вдруг усмехнулся, заметив, что пальцы рук у него подрагивают от волнения, как у школьника, отвечающего первый урок. «А получилось, кажется, ничего, — подумал он, — жаль, что немного увлекся, Лихарева прихватил. Еще обидится. У них с Клубенцовым тоже, кажется, дело не идет, подумает, что я в поддержку начальника шахты выступал... Надо после совещания извиниться».
Закончив совещание, Клубенцов попросил Тачинского задержаться.
Порывшись в бумагах на столе, он подал Тачинскому лист.
— Управляющий трестом прислал мне ваше заявление о перемене места работы с его резолюцией. Пожалуйста...
«Посоветуйтесь с начальником шахты. Если он не возражает и найдет нужным — я не против».
— Я не нужен вам больше сейчас? — дрогнувшим голосом спросил Тачинский.
— Нет, идите, подумайте.
Клубенцов почти вслед за Тачинским вышел из кабинета и пошел к Шалину. Тот читал книгу.
— Решать надо с Тачинским: просится в Шахтинск, — сказал Клубенцов, присаживаясь в кресло. — Откровенно говоря, не хочется мне, чтобы он остался в Ельном.
Помолчав, Шалин сказал:
— Но сегодня он мне понравился на совещании. Может он, Иван Павлович, работать, я это чувствую.
— Может, но, как видишь, не желает.
— А нам сейчас и важно убедить его, заинтересовать в работе. Проще, конечно, дать согласие на отъезд Тачинского, но это выглядит как-то по-капитулянтски.
— Об этом не стоит тревожиться. Уж кого-кого, а руководителя жизнь сама возьмет в оборот. И Тачинский когда-нибудь многое поймет с другой точки зрения.
— Прав ты, что поймет. Но это будет когда-то, а он живет и руководит сегодня. Проще всего избавиться от ненужного, заблуждающего, или, откровенно говоря, плохого человека, отдалить его от себя, но из нашей общей жизни куда его выкинешь? К товарищам? Но это, во-первых, нечестно, а во-вторых, покажем собственное бессилие.
— М-да. Верно сказано, — медленно произнес Клубенцов, с интересом, словно заново, рассматривая Шалина и думая, что этому человеку можно доверить судьбу людей: он ничего не забудет, все взвесит и выберет решение, лучше которого, пожалуй, едва ли найдешь И неожиданно добавил:
— Ты сейчас, Семен Платонович, домой идешь?
— Домой. А что?
Клубенцов встал и, пряча в веселой усмешке нахлынувшее чувство симпатии, сказал:
— На пельмени решаюсь пригласить тебя. Жена звонила часа два назад по телефону, чтоб поторапливался. Идем?