Аркадий поморщился: в правом ботинке от быстрой ходьбы начало громко и нудно причмокивать. А народу на улице много: день воскресный, да и весна чувствуется. Того и гляди, кто-нибудь обратит внимание на это противное чмоканье. Он замедлил шаги, стараясь не нажимать на носок ботинка, но метров через пятьдесят нога онемела от напряженья. «Плохо дело, — решил Аркадий. — Как я покажусь с таким ботинком у Клубенцовых? Мать у Тамары остроглазая, сразу заметит». У поворота шоссе, когда до Тамариного дома оставалось совсем немного, Аркадий остановился, перепрыгнул через канаву и, подойдя к железной изгороди чьего-то дома, поставил ногу на ее каменный фундамент, принялся рассматривать ботинок. «М-да... Недолго жить ему осталось», — присвистнул он, ощупывая мокрую подошву.
— Аркадий!
Он резко обернулся, и кровь отлила от его лица: на шоссе, в пяти метрах, стояли Тамара и Лиля. Подруги были одеты в нарядные пальто и такие же шляпы.
— Ты ко мне? — Тамара осторожно подошла к краю дороги, но перебраться через канаву не решилась. — Иди сюда побыстрей, а то мы с Лилей торопимся.
— Куда? — во рту появилась неприятная горечь, Аркадий шагнул к канаве.
— Сегодня занятия отменяются, — засмеялась Тамара и нетерпеливо добавила:
— Ты хоть через канаву перепрыгни, а то как через границу разговариваем.
Он молча выбрался на шоссе. Подходя, мельком еще раз скользнул взглядом по ее безукоризненно красивой одежде и почувствовал себя неловко в старой, уже вытертой на обшлагах рукавов черной форменной шинели.
— Значит, можно обратно идти? — мрачно спросил он, останавливаясь.
— Ну, не хмурься, не надо... — и снизила голос до шепота. — У Лили сегодня именины, мне надо быть там. Понимаешь?
— Конечно...
— Ну и хорошо. Ты проводишь нас?
— Да... Нет, нет... — Аркадий вспомнил про чмокающий ботинок. — Я... одним словом, мне... вот в эту сторону надо...
— Ну, иди, да не хмурься.
И подруги пошли по шоссе, не оглядываясь.
13
Как он и ожидал, Гена встретил его ядовитой фразой:
— Что-то рано сегодня вернулся? Или она на танцульки ушла с утра пораньше?
Аркадий тихо, не задумываясь над тем, что делает, с жгучей злостью бросил:
— Дурак ты, болван.
Он бы еще что-нибудь сказал, но заметил, как Гена сразу побледнел. «Ну вот, только с ним ссоры еще не хватало», — быстро подумал Аркадий, но, осознав, что ссора произошла, тяжело махнул рукой, шагнул к своей койке и упал на нее, не раздеваясь. Он не видел, что делал друг, он понимал, что тот очень обиделся, но встать, подойти к Генке, извиниться уже не мог. Предательская мысль, что друг не захотел понять, как ему тяжело, удерживала от этого шага. А в глазах оживала Тамара, красивая, в своем модном пальто, оживало, тянуло к себе ее свежее, чистое лицо, ее быстрый, зажигающий взгляд, который он никогда не мог спокойно перенести, он словно растворялся в этом взгляде, переставал ощущать себя, а видел и слышал лишь ее, одну ее. Ему хотелось видеть и слышать ее каждую минуту, он каждое утро просыпался с мыслью, что впереди — встреча с ней. А вот сегодня этой встречи уже не будет. Но как хочется видеть ее! Неужели она этого не понимает? Разве можно так просто уйти куда-то, не подумав о том, что он не может без нее быть?
Заскрипела Генкина койка, тот, кажется, встал и зашагал по комнате. Да, да, и Генка... Почему он ничего не понимает? Почему не поймет, что это нахлынуло на него, Аркадия, сразу. Он никогда и ни к кому не тянулся так, как к ней. Почему?
Аркадий открыл глаза. Гена стоял у окна и смотрел на улицу. Что он думает? Они дружили уже давно, прощали друг другу некоторые обидные мелочи, но разве можно простить насмешки над тем, что дорого?
Снова закрыты глаза, снова бьют в голову мучительные мысли. И снова капризные, милые губы Тамары, ее удивительные глаза, в которых каждый миг читаешь и ласку, и смех, и что-то смелое, вызывающее, чего не было во взглядах других девушек. Да, она очень смелая. Она верно угадала, что он робок в обращении с девчатами, что ей надо самой пойти навстречу ему. И она с захватывающей смелостью пошла. И добилась своего. Он стал ее тенью, и это, вероятно, льстило ей. И все же сознанием пробуждающегося в нем мужчины он понимал, что ее любви еще не добился. И то, что в последние дни Тамара может быть без него, что она с какой-то дьявольской последовательностью избегает встреч, обожгло его огнем первой ревности, вселило неверие в искренность их отношений.
Он вспомнил памятный майский вечер.
...На первомайской демонстрации, когда колонна техникума еще стояла на месте, Тамара, улучив момент, сказала ему: