Нет такого человека... Марк? Нет, он становится день ото дня все больше ненавистен ей, и особенно с той минуты, когда она узнала, что приехал Аркадий. Казалось бы — чего проще — выйти навстречу Аркадию, сказать, что он жив в ее сердце, что она не находит себе покоя... Но то, что случилось между ней и Марком, черной тенью вставало перед девушкой, закрывая малейшую надежду на возвращенье Аркадия.
Тамара подошла к окну и, глядя в поблекшую темноту, задумалась. По стеклу тоскливо били запоздалые капли. Да, видно, все кончено: Аркадию она не нужна, прошла неделя, как он приехал, а все еще не зашел. Да и кому она нужна, кому? Марк... Но рассудок гневно восстал, едва это имя вспомнилось. Можно ли любить его, когда рядом каждый день, каждый час будешь чувствовать тоскливый взгляд той, у которой крадут счастье. В памяти всплыло бледное, увядающее лицо Татьяны Константиновны. Нет, нет — только не это...
Даже пусть не обращать на нее вниманья, не видеть ее горя. Но разве она, Тамара, будет счастлива с Марком? Вряд ли... Его она не любит, нет... А без любви счастье не построить. Но что ж делать? Отдаться судьбе и покорно ждать своей участи месяц, два, год. Нет, еще не все потеряно. Надо уезжать отсюда, надо со слезами на глазах попросить отца, чтобы ее перевели в город... Ведь он же — отец, неужели не поймет, как ей сейчас трудно?
...За окном вставал рассвет. Мгла редела по-летнему быстро. Всходило солнце. Едва его первые лучи упали на лес, на дома, меж трепетных листьев пробежал легкий ветерок, словно вестник нарождающегося дня: там, где он пробегал, все оживало... Начиналось утро.
Тамара, словно зачарованная, смотрела на это чудесное превращение ночи в утро. Недавнее чувство одиночества уже исчезло. На смену пришло безмолвное любованье встающим новым утром... Таков уж был ее характер: казалось, и на краю пропасти, глядя вниз, она могла думать не о том, чем грозит ей эта обрывистая пропасть, а сколько страшной красоты заключает в себе она...
А утро пылало все сильней и сильней. Над копром и терриконом, над безмолвными, словно вымершими, домами поселка к сонной реке тянулась туманная дымка. А там, над рекой, она падала к «Каменной чаше», словно кутая скалу в легкий газовый платок.
И взволнованному сердцу Тамары вдруг захотелось как можно скорее встретиться с Аркадием... Девушка, мурлыча веселую песенку, бросилась торопливо умываться и одеваться... «Пойду к нему, если он не может... И добьюсь своего. Не может он не любить меня, я все, все ему отдам, но он будет мой... А Марк?»
Громкий стук в двери... Кто так рано?
Тамара отомкнула крючок и замерла: на пороге стоял отец.
— Не ждала? Ну, не плачь, не плачь... — неумело успокаивал Иван Павлович всхлипывающую на его плече дочь. — Давай-ка я лучше умоюсь.
И только когда отец сел завтракать, Тамара догадалась спросить:
— Папа, ты ко мне или по делам?
Иван Павлович хитро сощурился:
— А как ты думаешь?
— Ну, как... конечно, ко мне.
— Не угадала... Шахту вашу буду принимать... Худорева к нам переводят помощником главного инженера.
— Папка! Ой, правда?! — бросилась снова к нему Тамара.
— Правда, правда, дочка.
7
В начале августа в руководстве шахты произошли большие изменения. Худорев был снят с работы и переведен в город, начальником шахты назначили Ивана Павловича Клубенцова. Тачинский, временно исполняющий обязанности главного инженера шахты, утверждался приказом комбината в этой должности. Со дня на день ждали приезда нового парторга, хотя толком никто не знал, откуда и когда он приедет... Поговаривали, что парторгом будет один из секретарей райкома и что он сейчас инструктируется в области.
Каково же было всеобщее изумление, когда узнали, что парторгом рекомендован Семен Платонович Шалин. Семена Платоновича знали все горняки поселка; немногим более трех лет назад он работал на шахте горным мастером и был партгруппоргом участка. Потом уехал учиться в областную партийную школу.
— Слыхал? Семен Платонович у нас парторгом будет!
— Слышал... Ну теперь кое-кому туговато придется...
— Этот никому не даст засидеться на одном месте. Помнишь, как он на своем участке воевал? Худореву сколько крови попортил, покоя ни минуты не давал... Ну, а теперь он сам начальник...