Клубенцов устало улыбнулся:
— Ну, ничего Петр Григорьевич, ты не волнуйся. Ознакомься-ка лучше вот с этим документом.
Иван Павлович подал Комлеву письмо, на конверте которого было напечатано: «Министерство угольной промышленности». Писал заместитель министра.
«Обеспечьте соучастие Комлева в создании новой двухбаровой машины. Угольные предприятия страны очень нуждаются в такой врубовке. За всем ходом конструкторских и испытательных работ буду следить сам».
Старый горняк взволнованно встал.
— Значит, об этом знают уже в Москве? — тихо сказал он, глядя прямо в глаза Клубенцову. И еле-слышно произнес:
— Спасибо вам, Иван Павлович... От всего сердца спасибо. А насчет школы врубмашинистов: если надо — пусть будет так, как вы решили... Вам это дело виднее.
...А поздно ночью Петр Григорьевич говорил жене:
— Вот, Феня, вызвал меня сегодня Иван Павлович и дает письмо заместителя министра. И в том письме пишут, чтобы я обязательно вместе с инженерами создавал новую врубовку. Так и пишет заместитель министра Ивану Павловичу, чтобы он обеспечил мое участие в создании машины.
Феоктиста Ивановна, зная неугомонный характер мужа и то, как он горячо воспринимает каждое новое дело, пробовала охладить супруга.
— Так то ведь только участие твое... Они же инженеры, люди ученые, что ты им можешь подсказать? Это, Петя, делается, наверное, все для того, чтобы обиды ты не имел, если по твоим проектам другие составят машину.
Петр Григорьевич вспыхнул:
— Тю, дурная старуха, да разве в обиде дело? А как они без меня там обойдутся, если я эту машину вот где уже выносил, все обдумал.
И уже спокойнее продолжал:
— Конечно, без инженеров этой машины никому не построить. На то они — и инженеры...
И Петр Григорьевич долго еще говорил жене о том, какая это будет замечательная машина и что, пожалуй, он первый и испытывать ее будет... А Феоктисте Ивановне очень уж не понравилось, что делать машину, выдуманную ее мужем, будут посторонние люди. Эта мысль не давала ей покоя. Наконец, не утерпев, она сказала:
— Подожди, Петя... А что, если похлопотать, чтобы нашего Геннадия заставили делать эту самую машину? Он грамотный, техникум отлично кончил.
Тут Петр Григорьевич, прерванный женой на самом откровенном месте разговора, в сердцах даже сплюнул и отвернулся к стене.
Феоктиста Ивановна еще долго перечисляла преимущества сына, доказывала, что он может сделать новую машину, пока, наконец, не услышала спокойный храп мужа.
28
Марк Александрович снова увидел их вместе. Это было вечером в поселковом саду. Обычно Тачинский не любил людных мест, но на этот раз что-то повлекло его в сад. Даже можно точно указать что: он надеялся встретить там Тамару. И он встретил ее. Она была не одна, с нею был Зыкин. Они сидели на скамье так близко, что Марк Александрович скрипнул зубами от ревности. Были уже сумерки, прохладные, пасмурные сумерки. Недалеко играла музыка, откуда-то доносились звуки приглушенного смеха, неясных разговоров. Здесь, в тенистых аллеях сада, властвует сейчас любовь. Лишь он один... Нет, и он любил, и это ощутилось сейчас особенно остро и тяжело. Та, которую любил он, была с другим.
Марк Александрович медленно прошел мимо скамьи, где сидели Тамара и Аркадий. Да, было уже почти темно, но не заметить его они не могли. И все же они его не заметили или сделали вид, что не заметили. Он был сейчас способен на любой безрассудный шаг, лишь бы разъединить их, безжалостно отбросить прочь друг от друга. Он любил ее уже той сильной страстью, которая ослепляет глаза и затмевает разум. Отныне все помыслы его будут направлены на то, чтобы разрушить их счастье... И странно, объектом его мести была не так Тамара, как Зыкин, этот хрупкий, бледнолицый юнец, наслаждающийся сейчас поцелуями той, которая так была нужна ему, Тачинскому.
С этого вечера Тачинский стал ожидать удобного случая, когда можно будет отомстить Аркадию. И такой случай вскоре представился.
Ефима Горлянкина, выбившего стойки в старой лаве, заметил кто-то из рабочих подземного транспорта. Докладная, лежащая на столе Тачинского, была подписана Зыкиным.
— Что вы на это скажете, Горлянкин? — устало поднял глаза Марк Александрович. Самого его эта история мало трогала, но разобраться с Горлянкиным нужно было, хотя бы ради формы. Тем более, что докладную написал этот Зыкин.
Ефим сдержанно усмехнулся:
— А что говорить-то? Был грех, больше не будет.
— Дело не в этом, Горлянкин... — равнодушно пояснил Тачинский. — По положению, мы обязаны отдать вас под суд, как за вредительство.