— Вы сколько уже в шахтах работаете, Редько?
— Пятнадцать скоро стукнет... Еще до войны начинал...
— За эти пятнадцать лет видели вы когда-нибудь, чтобы люди враз, в один момент, начали хорошо работать? Вот, скажем, участок отставал, отставал, и вдруг — в передовые вышел? За неделю — десять дней, предположим...
— Ну что вы...
— Почему же говорите, что перейдете на график, и сразу все изменится. Дисциплина не в один день и не одними добрыми желаниями строится.
Редько промолчал.
— А почему это за Насибулина все отрабатывают, а за Журавкина — один Горлянкин? — вспомнил Комлев.
— Получит деньги за него... — хмуро ответил Редько. — Горлянкина зря не заставишь пальцем о палец стукнуть... В папашу удался... — а помолчав, добавил: — Может, не ходить мне к начальнику шахты, Геннадий Петрович?
— Пойти надо... Оставьте за себя бригадира.
— Но я же, Геннадий Петрович...
— Это уже решено, Редько... В следующий раз подумаете, прежде чем разгильдяев покрыть.
Редько помялся, хотел еще что-то сказать, но Комлев уже направился к бригаде, и горный мастер, тяжело вздохнув, зашагал по забою.
...Поднимаясь по ходку на-гора, Геннадий долго размышлял, какими путями можно поднять весь коллектив участка на борьбу с отдельными лодырями, но откровенно признался себе, что одному ему здесь ничего не сделать. Сразу же из шахты он зашел к Шалину.
— Семен Платонович, к вам за поддержкой... — Геннадий в присутствии Шалина никак не мог избавиться от какой-то особой стесненности. Вот и сейчас он смущенно смотрел на парторга. — Понимаете, хочется, чтобы коллектив участка стал дружным, чтобы каждый болел не только за свои неудачи, думал не только о себе, но и помогал другому, а вот как это сделать — не знаю.
Шалин уже знал от бабушки об отношении Геннадия к Нине. До сегодняшнего дня им иногда приходилось решать некоторые вопросы вместе, но сейчас Семен Платонович как-то по-особому вгляделся в этого могучего симпатичного парня, привлекающего к себе ясным и спокойным взглядом серых глаз.
— Что ж, давай поговорим... — ответил парторг, а сам подумал: «А ведь дело может так обернуться, что быть ему зятем, этому парнюге... Такой может понравиться дочери».
— Понял я тебя, Геннадий... Петрович, — помедлив, тихо заговорил он. — Мысль серьезная, в двух словах не ответишь... Ну вот, к примеру... — Семен Платонович замолк, задумчиво отведя взгляд, но тут же, словно найдя ответ, оживленно встрепенулся: — Ты, конечно, знаешь Сотникова, того, что сменил Петра Григорьевича, твоего отца, на комбайне, тихий такой, молчаливый... Окунева, помощника врубмашиниста, знаешь, затем Горлянкина, к примеру, Редько, Калачева... Чем они друг от друга отличаются?
— Н-но... Это же разные люди! — пожал плечами Геннадий.
Семен Платонович кивнул головой, соглашаясь:
— Именно, разные... Но как из этих разных по характерам, склонностям и даже способностям людей создать единый, дружный коллектив? На какой основе строить его?
Ведь дружный, сплоченный коллектив не на песке, Геннадий Петрович, создается... Крепко уясни себе это... И еще неплохо запомнить вот что... Знать человека — этого мало. Надо выбирать из его многих качеств — и даже не качеств, — а слабеньких росточков, намеков на эти качества, то лучшее, в чем красота души человеческой проявляется. Вот, к примеру, Василько Калачев... Прихожу в забой, они сидят. Спрашиваю, в чем дело. Оказывается, вот только что остановился конвейер, заклинился рештак. А у Калачева такой виноватый вид, словно готов сквозь землю провалиться. «Я помогу им, мы... поможем, сейчас все будет в порядке», — говорит он, словно вина его. И знаешь, что я понял? Стыдится он, чтобы о его бригаде не подумали — лодырничают... А ведь они могли бы и не помогать слесарям, это ты знаешь... Вот на такие-то проявления хорошего, чистого отношения к труду надо обращать внимание, беречь их, сохранять и умно, я бы сказал — по-хозяйски выращивать... Ну, — встал Шалин, поглядывая на часы, — понял, что ты должен делать?
— Понял... — вскочил Геннадий. Да, он, действительно, понял, что ему надо делать. — Спасибо вам большое, Семен Платонович!
— Ну вот еще... — рассмеялся Шалин, крепко пожимая руку Геннадия. — А уж если спасибо хочешь сказать, так действуй! Это лучше, чем спасибо.
...Оставшись один, Шалин задумался. Что-то давнее, далекое, прошлое, когда он так же начинал работу в шахте после института, напомнил ему Комлев. Многое думал он тогда сделать в жизни, многое и сделал. Да только все вот недоволен собой, все кажется, что основное, что-то большое, прекрасное он так и не смог выполнить.
Но в то, что оно должно быть в его жизни — это большое, неизвестное, — он твердо верил. И это заставляло быть постоянно собранным, находить в себе силы много работать.