– Спокойно, – уговаривает Юра, крепко берет ее за руку и они смотрят снова, но там больше нет никаких детей, никаких мертвых тел.
Только куклы.
Огромные голые куклы с багровыми бантами. Маленькие куколки с пухлыми нарисованными губками. Длинные манекены, навечно замершие в одной позе. У некоторых даже нет лиц – только бледный пустой овал.
Куклы. Не дети.
Не люди.
– Видишь? – Юра все еще крепко держит ее за руку, и Саша стискивает его ладонь. – Просто куклы. Ну, нормально же, чего ты…
Саша в молчании разглядывает каждую уродливую куклу, которой только касается луч фонаря. Мила переминается с ноги на ногу рядом, скрюченными пальцами держит Валюшку.
– Куклы-то куклы, но… Что с ними со всеми случилось?
– Да мало ли какие идиоты вокруг, – отвечает Юра и, притянув Сашу, аккуратно обнимает ее за плечи, стараясь не потревожить сломанную руку. Это именно то, что ей нужно – Юра теплый, почти горячий, и даже его влажная куртка, к которой прижимается ее щека, будто бы согревает. Саша мелко дышит, глотками пьет застоявшийся воздух, понимая, что никогда уже не забудет эту картину.
У всех кукол с лицами зашиты глаза. У кого-то пластмассовые веки перечеркнуты темной нитью, у кого-то затянуты паутиной из толстой бечевы, у кого-то и вовсе вырезаны ножом. Ни одной целой куклы не осталось.
И, что самое жуткое, кажется, будто куклы и правда закрыли глаза. Саша знает, что это невозможно – они пластиковые, их глаза нарисованные, веки нельзя стянуть ниткой, но…
Они сидят рядами, плечи плотно прижаты друг к другу. Они слепо смотрят на дверь, будто ждут одного-единственного, кто должен прийти и потянуть на себя серые доски. Они будто бы здесь только ради Саши.
И вообще, откуда столько кукол?..
– Какой псих притащил в канализацию детские игрушки? Да еще и изуродовал их… – спрашивает Мила, и голос ее, вроде бы беспечный, срывается на полуслове. Она щурится, словно бы ее глаза заслезились от тусклого света.
– Да какая разница, – говорит Юра, все еще глядя на белые силуэты манекенов. – Я… Я не знаю. Но все это неважно.
Тишина в ответ. Затхлый воздух пахнет плесенью.
– Я хочу куклу, – Валюшкин голос звенит, словно натянутая леска. Мила пятится назад:
– Зачем, солнышко? Ты посмотри, какие они страшные…
– Они не страшные, это им страшно. Мне их жалко.
В груди у Саши скребется писк, но она молчит, плотно сжав губы.
– Давай поищем других кукол, хорошо? – лепечет Мила.
– Нет! – Валюшка вскидывает упрямые глаза. – Я хочу вон ту. В углу.
– Какую?.. – шепчет Юра.
– Ой, ты же не думаешь! – вклинивается Женя.
– Вон ту, – талдычит Валя, указывая пальцем на большую куклу. – Она красивая. Но ей грустно.
В голове у Саши будто переключатель щелкает, и пустота разливается киселем вместо бессвязных мыслей. Эта кукла и вправду красивее всех – в кремовом платье с оборками, в лакированных туфельках… Кудри вьются жесткими пружинками, нарисованные губы поджаты и искривлены, будто бы кукла пытается не плакать.
Ее глаза неровно сшиты черной нитью. Огромные дыры в пластике, будто бы от шила, и черные тонкие стежки.
– Можно я ее возьму? – спрашивает Валюшка у Милы.
Но та в ответ лишь качает головой.
В тот же миг Костя захлопывает дверь перед их лицами и ругается так отчаянно, что все вокруг втягивают головы в плечи. Между бровями у Кости пролегает толстая складка – прямо как у Сашиного папы.
– Бараны, – резюмирует Костя. – Никаких кукол, все. Такими темпами мы до второго пришествия идти будем. Угомонитесь и пошли.
А Валя, широко распахнув рот, заходится криком.
Весна. Детство. Как же это было давно…
Саша просунула голову в пыльный полумрак, внутри которого сновали силуэты горбатых мужиков в комбинезонах. Справа от них визжала болгарка, разбрасывала в стороны золотые искры, пока работяги суетились и переругивались, пытаясь переорать друг друга.
– Всем привет! А папа где? – крикнула Саша во всю мочь легких.
Ее не услышали.
Она прошмыгнула в тесную каморку автомастерской, забитую двумя машинами: серебристой иномаркой и трухлявыми жигулями, из-под которых слышался отборный мат. Железно громыхали инструменты, воздух дрожал от бензиновых паров.
– Сашка! – окликнул кто-то, и она обернулась.
Это был дядь Вова, которого на самом деле звали Михаилом Матвеевичем, старинный папин друг. Почему тогда Вова? Никто не знал. Папа, пригубив водочки, обычно усмехался и повторял:
– Не, ну ты глянь на него! Типичный же Вовик…
Сейчас дядь Вова щурился, разглядывая низенькую Сашку. В зубах он пожевывал сплющенную сигарету: