Он решает вынести на обсуждение некоторые из беспокоящих его вопросов, но, как выясняется, напрасно.
— Ночной клуб? — Хелен кладет книгу на одеяло. — Ночной клуб?
Питер смущается, чувствует себя каким-то жалким и уязвимым. Но в то же время откровенный разговор приносит некоторое облегчение.
— Да, — как можно осторожнее продолжает он. — Уилл сказал, что можно купить ее у гардеробщика. И я подумал, что, ну, это может помочь нам.
А про себя добавляет: «О нет. Я зашел слишком далеко».
У Хелен напрягается челюсть.
И раздуваются ноздри.
— В каком смысле — помочь? Помочь в чем?
Теперь уже обратного пути нет.
— Я про нас. Про тебя и меня.
— У нас все в порядке.
Питер пытается понять, неужели она и впрямь так считает.
— Да? И в каком же измерении это верно?
Хелен откладывает книжку про воробья, ложится, опускает голову на подушку и выключает свет. Напряжение между ними — как вспышки статического электричества в темноте.
— Слушай, — произносит она тоном, означающим «прекращай молоть чушь». — Я не собираюсь всю ночь обсуждать твой кризис среднего возраста. Ночные клубы!
— Ну, по крайней мере, мы могли бы иногда пить кровь друг друга. Когда мы делали это в последний раз? В Тоскане? В Дордони? Или в то Рождество, когда мы ездили к твоей маме? Какой век это был?
Сердце у Питера колотится, он сам удивлен, насколько агрессивно звучит его голос. Как и всегда, когда они ссорятся, он наступает на все грабли.
— Пить кровь, — сердито говорит Хелен, резко дергая одеяло. — Это все, о чем ты думаешь?
— Да! Практически ни о чем больше! — Ответ последовал слишком быстро, Питеру приходится посмотреть в глаза только что высказанной правде. И он грустным голосом повторяет ее еще раз: — Да. Я только об этом и думаю.
Хелен не хочется ссориться с мужем.
Во-первых, у нее нет сил.
Во-вторых, она представляет себе, как дети, лежа в кроватях, вслушиваются в каждое их слово. И Уилл тоже. Если он еще во дворе, то ему наверняка все слышно, и он, несомненно, в полном восторге.
Она велит мужу говорить потише, но, похоже, он этого даже не заметил. В любом случае он не унимается, не утихает и ее гнев, который — как и все, что происходит в эти проклятые выходные — она не в силах контролировать.
Так что Хелен лежит молча, злая на себя и на Питера, который продолжает сыпать соль на открытую рану их брака.
— Не понимаю, — говорит он. — Ну какой смысл? Мы перестали пить кровь друг друга. Раньше это было весело. С тобой было весело. Но теперь мы ничего не делаем вместе, только ходим в театр на всякие бесконечные пьесы. Хелен, но это же все про нас! Мы сами как будто в какой-то проклятой пьесе.
Ей нечего ответить, кроме как пожаловаться на немилосердную головную боль. Это лишь провоцирует мужа на очередную агрессивную тираду.
— Голова болит! — восклицает он, вещая уже на полную громкость. — У меня, знаешь ли, тоже. У всех у нас болит голова. И всех тошнит. Все мы вялые. Наши стареющие кости ноют. У нас нет ни малейшего стимула вставать по утрам. И мы не вправе принимать единственное лекарство, от которого нам станет легче.
— Ну так прими, — огрызается Хелен. — Прими! Проваливай со своим братом и живи в его чертовом фургоне. И Лорну с собой прихвати!
— Лорну? Ты про Лорну Фелт? Она-то тут при чем?
Хелен ничуть не верит в его притворное удивление, но продолжает все-таки уже тише:
— Да ладно, Питер, ты же с ней флиртуешь. На вас прямо смотреть неловко.
Она составляет в уме список, на случай если ему потребуются примеры.
В пятницу за ужином.
В очереди в гастрономе.
На каждом родительском собрании.
На барбекю у Фелтов прошлым летом.
— Хелен, это просто смешно. Лорна! — И неизбежная подначка: — Да и не все ли тебе равно?
Она слышит, что где-то в доме скрипнула половица. Через некоторое время раздаются знакомые шаги сына — он проходит мимо их двери.
— Питер, уже поздно, — шепчет Хелен. — Давай спать.
Но Питер разошелся не на шутку. Кажется, он ее даже не услышал. Он не умолкает, стараясь, чтобы все в доме услышали каждое слово.
— Я серьезно, — говорит он. — При таких отношениях зачем вообще быть вместе? Подумай. Дети скоро пойдут в университет, и останемся только мы, в ловушке этого бессмысленного бескровного брака.
Она даже не знает, смеяться или плакать. Если начнет то или другое, остановиться уже точно не сможет.