— Конечно. Еще в Тимирязевке…
— Слушай:
…Я последний, кто желает Войны, я крикнул бы, ее увидя: «Стыд!» — Не будь я убежден, что мир от адской бездны Лишь революция спасет рукой железной…Сто с лишним лет назад так писать! — воскликнул Иван Остапович, захлопнув книгу. — Здорово, а?
— У меня мало времени остается для чтения, — со вздохом произнес Петро.
— А я вот, наконец, добрался до книг. Уж теперь отыграюсь…
Иван Остапович раскрыл большой чемодан, стал выкладывать на стол книги.
— Вон сколько не успел проштудировать.
Петро с жадностью просматривал заголовки: Короленко — «История моего современника», Маркс — «Гражданская война во Франции», Куприн — «Молох», Иван Франко — «Избранные произведения». Английский текст…
— Что это?
— Кристофор Марло, «Трагическая история доктора Фауста».
— Свободно читаешь?
— В словарик потихоньку заглядываю.
Среди военных книг, новинок художественной литературы, журналов Петро заметил несколько медицинских учебников.
— А эти тебе зачем, Ванюша?
— Это имущество Владимировны. Она в мединститут готовится.
— Пап-ппа, — протяжно произнесла девочка, тыча карандашом в размалеванную тетрадь.
— У-у! Как здо-орово!
— Ну, пойду, — сказал Петро. — Я ведь только навестить зашел. Вечером встретимся.
— Погоди!
Иван Остапович подхватил девочку на руки, закружил по комнате. Светлана радостно повизгивала, захлебываясь от удовольствия, настойчиво требовала:
— Пап-пка, еще!
Иван Остапович усадил ее на колено. Девочка зачарованно смотрела на него смышлеными серыми глазами. Петро с одобрительной усмешкой наблюдал за ними.
— Крепкий мороз сегодня, — сказал Иван Остапович. — Не останетесь без электроэнергии?
— Э, нет! Мы мороза-воеводу в свой штат зачислили, — пошутил Петро, — Ничего, старается старик добросовестно.
— Именно?
— У нас ведь запруды-перемычки, по опыту алтайцев… Инженер подсказал.
Петро объяснил, как верхний слой льда используется в качестве надежного покрова, предохраняющего реку от замерзания.
Иван Остапович взял с тарелки яблоко, разрезал его на две половинки, одну из них дал дочери.
— Угощайся, Петро, — пригласил он. — Сад как переносит морозы? У вас ведь молодых яблонь много.
— Обвязываем.
— Соломой?
— Нет, в соломе мыши заводятся. Камышом, подсолнухом.
— Окуриваете?
— Само собой. Батько за термометром все время следит. Если в час дня температура ниже нуля, предупреждаем людей. Особенно в ясную погоду, во время восхода солнца, приходится быть начеку. Все время ветви держим под дымом.
— Хлопот много.
— Без этого нельзя.
Петру было приятно, что брат, давно уже утративший связь с селом, интересуется колхозными делами так подробно.
— Приглядывался я вчера, как вы работаете. И знаешь… хорошо! — Глаза Ивана потеплели. — За два года столько чудес натворили! Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…
— А мне все время кажется, не то еще, не то, — сказал Петро. — Вот приезжай годиков этак через пять.
— Гм! Благодарю за такое гостеприимство. А я, грешный, рассчитывал на будущий год приехать. Ну, а через пять лет что ты обещаешь?
— Я тебе кое-что уже рассказывал. Думаем все свое колхозное хозяйство по-новому перестроить. Высокопродуктивные фермы создадим. Сады разведем в каждом дворе.
— Карту твою я видел. Реально это сейчас? — спросил Иван с сомнением.
— Если электрифицируем по-настоящему свое хозяйство, сможем поставить примерно моторов тридцать — сорок на производственные работы, — тогда справимся… И сомневаться нечего.
Иван Остапович собирался закурить, но, взглянув на Светланку, отложил папиросу в сторону.
— И затем, продолжал Петро, чувствуя, что брат все же слабо верит в его замыслы, — государство нам безусловно поможет.
В комнату, мягко ступая валенками, вошла Алла. Нос ее покраснел, глаза были заплаканы.
— Что стряслось? — обеспокоенно спросил Иван Остапович.
Алла, вытирая слезы, засмеялась:
— Ничего… Хрен помогала матери тереть. Светочка, пошли молоко пить.
Она увела с собой Светланку, а Петро, собиравшийся было уходить, снова присел на табуретку.
— Хорошо живете? — спросил он.
— Очень!
Иван Остапович протянул Петру пачку с папиросами, закурил сам.
— Больше того, я скажу тебе, — продолжал он. — Я рад, что обстоятельства свели меня именно с Аллой. С Шурой нам было хорошо, смерть ее я пережил очень трудно. Что ж поделаешь? Без семьи я не могу… Люблю детей. Если бы у Аллы не было настоящей большой души, какого-то удивительного такта, врожденной чуткости, что ли, не скоро бы я мог найти своего друга.