— Мы с культурным активом, — сказал Алексей, кивнув на Павлика; у того висел за плечами завернутый в холстину баян.
Алексей немного стеснялся генерала и то и дело косился в его сторону. Но Иван Остапович сразу дал почувствовать пришедшим, что он им не помеха, просто и весело заговорил с девушками, потом попросил у Павлика баян и неожиданно для всех сыграл несколько мелодий.
— Ну-ка, что-нибудь повеселее, — сказал он, передавая баян владельцу.
— «Польку», Павлик-золотце, — попросила Василинка и заглянула в лицо парня такими глазами, что тот не сразу даже нащупал нужные клапаны баяна.
И вот к стенке отодвинули табуретки и скамейки, завертелись в танце пары.
— А ну-ка, тряхните стариной, батько, — подзадоривал Иван Остапович отца. — Вот Владимировну можете пригласить.
Остап Григорьевич после минутного колебания поднялся, лихо подкрутил усы и взял Катерину Федосеевну за руку.
— Мы с матерью.
Она, смущенно смеясь, упиралась:.
— Та отчепись ты, старый… Нам с тобой пора на печи лежать.
Но темные добрые глаза ее засияли по-молодому: когда-то, в девичьи годы, она была завзятой плясуньей.
Танцевали старики сосредоточенно, с серьезными лицами. Катерина Федосеевна шла плавно, мелкими шажками. Остап Григорьевич сперва тоже приплясывал, не сгибая ног, и только молодцевато поводил плечами, потом разошелся, стал выделывать такие затейливые коленца, что хата ходуном заходила.
— Ай, батя! — воскликнул Иван Остапович. — Поддержал честь старой гвардии, поддержал…
Позже, отдыхая, пили чай с сушеными вишнями а мятой, ели пироги.
— Ну, кажется, отгуляли сегодня за все годы, — говорил Остап Григорьевич. — Когда еще доведется всем встретиться?
— Жалко, не погадали, — сказала Нюся. — Что за Новый год без гаданья?
— А это мы сейчас исправим, откликнулась Оксана, исчезая в дверях. Она принесла из кухни несколько яиц, стакан с водой.
— Проработает нас завтра парторг, — шутливо высказала опасение Полина Волкова, — будет нам.
— Мы не сознаемся, — успокоил ее Иван Остаповач. — А если и сознаемся, скажем — секретарь комсомола осуществлял идейное руководство.
— Ну, ладно, сложу голову за вас всех.
Дурачась, лили яичные белки в воду. Нюсе Косткн и Волковой выпала свадьба. Настуньке, Сашку и Алле — исполнение желаний.
— Интересуюсь, какое желание у нашего школяра? — положив руку на плечо братишки, сказал Иван Остапович. — По секрету, только мне…
Сашко́ дернул головой и причмокнул языком.
— Стать генералом! — шепнул он и покраснел.
— Ну, это, козаче, в твоих руках, — улыбаясь, ответил Иван Остапович. — Для этого что надо?
— Хорошо учиться.
— Абсолютно правильно!
Василинка выпытывала в сторонке Настуньку: — Ты что задумала?
Хихикая, жарко дыша в ухо подружке, та шепотом сказала:
— Купит мать в этом году швейную машину?
— Пхи! Придумала!
Василинка напряженно, приоткрыв губы, смотрела, что сулил ей стакан.
— Замужество! — воскликнула Нюся, вскакивая и тормоша девушку.
— Ну и погуляем же в этом году! — сказал Алексей, смотря в лицо Василинки. — Сколько свадеб предстоит!
— Мой жених еще в люльке качается, — пренебрежительно сказала Василинка.
— Что вы все о свадьбах! — крикнула Оксана. — Всем судьбу свою интересно знать.
Она извлекла откуда-то черную шаль, вызвалась быть предсказательницей. Ей со смехом накрыли голову, обступили. Вещала Оксана замогильным голосом, сидела под шалью не шевелясь, как изваяние. Но после того как она предсказала Катерине Федосеевне, что той «ложится дальняя дорога и большая государственная деятельность в Берлине», а Алле «предстоит в недалеком будущем вывести сорт яблонь, которые будут плодоносить и зимой», ее с хохотом разжаловали.
— Врет, как и все гадалки! — крикнула Нюся, срывая с нее шаль.
Иван Остапович, заметив, что отец сидит грустно задумавшись, спросил:
— Чего, батько, зажурился?
— Гляжу вот… И радостно и сумно… Что мы видели в молодые годы? А сейчас что? Электричество, радио, ученье — все доступно. Работай знай с совестью — и обуться, и одеться, и ешь — не хочу… А у нас с твоей матерью, сынок, поверишь, одна свитка на двоих была. То я надену, когда со двора иду, то она. Не то что электричества — керосину часто не бывало. Посидим в потемках, побубним меж собой и — спать. Хата сырая, холодно, голодно. Словом, нечего и вспомнить… А работы ж мы никогда не боялись. Такая несправедливость была, чтоб его дождь намочил, старый режим!