И везти-то их нам некуда! Ну некуда! На Эльбу? Негде их разместить на Эльбе. Там и взрослые-то живут, как кильки в банке. Жратва, искусственная на девяносто процентов, жара, с которой еле справляются кондиционеры станции, Море Эльбы — населённая только микроорганизмами и какими-то примитивными водорослями, похожими на прокисшее желе, тёплая лужа…
И картинка в нашем холле — стерео во всю стену: глубокий и до задыха синий Океан Шеда, весенние бездонные небеса, скала, ещё покрытая льдом, парящие над ней рыболовы, напоминающие, пожалуй, альбатросов…
Мы оставили им Данкэ. Пообещали звёзд, лун и благословения богов. Если бы они попросили гарантий — я был вполне морально готов сделать харакири прямо там, это было бы вполне в обычаях Шеда… но они не попросили. Я видел их глаза: надежда в них еле теплилась, как жизнь их детей. И я решил, что всё необходимое зубами выгрызу.
А пацан-связист смотрел на всех нас с отвращением, которое даже не пытался скрыть. Вот так. Ровесник Юла — вряд ли он успел повоевать, вряд ли видел что-то по-настоящему ужасное. Время было не то, чтобы «враги сожгли родную хату». В худшем случае — потерял кого-то на этой войне, но ведь его положение не было и на четверть таким ужасным, как у любого из шедми на станции. Но он их ненавидел рьяно, отчаянно ненавидел — этих бедолаг, выживших случайно и спасавших детей — сильнее, чем они ненавидели его. Пропаганда работала идеально.
Впрочем, всё это неважно.
Прямо оттуда мы с Юлом отправились не на Эльбу, а на Землю. И у меня шерсть вставала дыбом при мысли, чего именно мы сейчас снова нахлебаемся полной ложкой. И что комконовским начальством наши мытарства не закончатся, а только начнутся.
Я сразу связался с нашим отделением на Земле — и они обещали вот сей же момент переговорить с президентом. Звучало прекрасно, но я подозревал, что «сей момент» может изрядно затянуться — а каждая минута промедления просто резала меня без ножа.
А хуже всего, что военные были вовсе не настроены считать, что это — наши дети. Они считали эту станцию трофеем. Вместе с детьми. И у меня от ужаса желудок скручивало.
Юл, однако, был настроен оптимистичнее меня.
— Знаешь, Алесь, — сказал он, — мы не должны терять время, которое займёт дорога домой. Пусть наши разговаривают с правительством — а мы попробуем сами воздействовать на общественное мнение. У меня есть идея.
— Замечательно, — сказал я. — Выкладывай. Очень рассчитываю, что она дельная, потому что у меня сейчас плоховато с идеями.
Он поднял палец и сделал торжественную мину.
— Во-первых, мы сейчас звоним Верочке и Монике.
— Каким это? — буркнул я.
— Верочке Алиевой и Монике Арчер.
Я на него посмотрел.
— А, этой Монике? Дельно, она славная. Но Алиевой-то — зачем?! ВИДовской журнашл… листке? Знаешь, то, что ты когда-то там с Алиевой гулял майскими вечерами, сейчас не сработает: она на другой стороне.
— Она отличная девочка, — Юл упрямо мотнул головой. — До сих пор отличная. Несмотря ни на что. И потом, она очень талантливый рекламщик…
— Я помню, какой она рекламщик, — сказал я, начиная раздражаться. — И какие именно идейки она рекламировала. С видеоцитатами из Центрального Архива. Насчёт зверств коварного врага.
— Ну… — растерялся Юл. — Куда же ей было деваться? У неё ведь тоже работа… правительственный заказ.
— Фальсификации для правительства. Деза. Всю войну на истерию работала твоя Алиева. На ярость благородную. Прости, бесит.
— Отвечаю головой: она точно не занималась фальсификациями намеренно, — сказал Юл истово. — Она верила в то, что говорит. Война же. Кругом — целый океан противоречивой информации. Где правда, где ложь — только единицы знают точно, даже непосредственных участников событий пропаганда путает. Но на самом деле это неважно. Война уже кончилась — значит, в любом случае рисовать агитки больше не нужно. А доступ к Центральному Архиву у неё и вправду есть. Может сработать совсем наоборот.
— Лучше уж Монике, — сказал я. — Правда, не знаю, чем она может помочь.
— Деньгами, — кратко пояснил Юл и набрал «Врачей во Вселенной» раньше, чем я успел как-то отреагировать.