- Да объясни же, в чем дело, милый мой Ванхеде! - воскликнул Жак.
Его тон свидетельствовал не столько о любопытстве, сколько о хорошем настроении и дружеских чувствах. Ванхеде, видимо, почувствовал это, так как, улыбаясь, подсел к Жаку на кровать.
- А дело в том, что этой зимой приглашенные к Францу-Иосифу врачи нашли у него болезнь дыхательных путей... Неизлечимую... И настолько опасную, что император не проживет и года.
- Ну что ж... царство ему небесное! - пробормотал Жак, который в настоящий момент не был склонен серьезно смотреть на вещи. Он обернул стакан носовым платком, чтобы не обжечь пальцы, и пил мелкими глотками мутную бурду, приготовленную Ванхеде. Поверх стакана он недоверчиво, но дружески поглядывал на приятеля, бледного, с всклокоченными волосами.
- Подождите, - продолжал Ванхеде, - сейчас будет самое интересное... Результаты осмотра будто бы немедленно были сообщены канцлеру... Тогда Берхтольд собрал у себя в имении разных государственных деятелей на секретное совещание - нечто вроде коронного совета.
- Ого, - сказал Жак, который стал находить рассказ забавным.
- Там эти господа, среди которых были Тисса, Форгач и начальник генерального штаба Гетцендорф, будто бы рассудили таким образом: смерть императора, принимая во внимание создавшееся положение, вызовет в Австрии серьезные внутриполитические осложнения. Даже если режим двуединой монархии устоит, Австрия окажется надолго ослабленной; Австрии придется надолго отказаться от мысли разгромить Сербию; а для будущего империи Сербию разгромить необходимо. Что же делать?
- Поторопиться с экспедицией против Сербии, прежде чем старик умрет? сказал Жак, который теперь слушал внимательно.
- Да... Но некоторые идут еще дальше...
Жак наблюдал за Ванхеде, пока тот говорил, и, разглядывая его личико слепого ангела, снова и снова удивлялся контрасту между этой хрупкой телесной оболочкой и упрямой силой, которая таилась под ней и ощущалась порою как твердое ядро внутри бесцветной и рыхлой массы. "Крошка Ванхеде", подумал он с улыбкой. И он вспомнил, что по воскресеньям в деревенских гостиницах на берегу озера ему часто приходилось видеть, как альбинос внезапно выходил из-за стола, за которым велась страстная политическая дискуссия: "Всюду низость, всюду разложение!" - и уходил в полном одиночестве, чтобы, как мальчишка, покачаться на качелях.
- ...Некоторые идут еще дальше, - продолжал Ванхеде писклявым голоском. - Они говорят, что сараевское убийство было организовано агентами Берхтольда, чтобы создать долгожданный повод! И что таким образом Берхтольд одним выстрелом убил двух зайцев: во-первых, избавился от ненадежного, слишком миролюбиво настроенного наследника и в то же время сделал возможной войну с сербами еще до смерти императора.
Жак смеялся.
- Ну и сказку же ты мне рассказываешь!..
- Вы не верите, Боти?
- О, я думаю, что от честолюбивого и испорченного жизнью политикана можно ожидать абсолютно всего, - серьезным тоном заметил Жак, - с той минуты, когда он почувствовал, что в его лапах сосредоточена вся полнота власти! История человечества - сплошная к этому иллюстрация... Но, милый мой Ванхеде, я верю и в то, что самые макиавеллиевские замыслы живо разобьются о всеобщую волю к миру!
- Полагаете вы, что Пилот тоже так думает? - спросил Ванхеде, тряхнув головой.
Жак вопросительно посмотрел на него.
- Я хочу сказать... - продолжал бельгиец словно нехотя, - Пилот не говорит "нет"... Но у него всегда такой вид, будто он не слишком верит в сопротивление народов, в их волю...
Лицо Жака помрачнело. Он хорошо знал, чем именно позиция Мейнестреля отличалась от его позиции. Но эта мысль была ему неприятна; он ее инстинктивно отстранил.
- Милый мой Ванхеде, эта воля существует! - сказал он с силой. - Я только что вернулся из Парижа и полон надежд. Можно смело сказать, что в настоящее время не только во Франции, но и повсюду в Европе среди людей, подлежащих мобилизации, нет даже десяти, даже пяти из ста, которые примирились бы с мыслью о войне!
- Но остальные девяносто пять - это пассивные люди, Боти, готовые всему покориться.
- Знаю. Но предположим, что из этих девяноста пяти найдется хотя бы дюжина, даже полдюжины, которые понимают опасность и готовы восстать; перед лицом правительства окажется целая армия непокорных!.. Вот к этой-то полдюжине на сто и надо обращаться, ее-то и нужно объединить для сопротивления. В этом нет ничего неосуществимого. И над этим-то и работают сейчас все революционеры Европы!
Он поднялся с места.
- Который час? - пробормотал он, взглянув на ручные часы. - Мне надо зайти к Мейнестрелю.
- Сейчас не выйдет, - заметил Ванхеде. - Пилот с Ричардли отправились в автомобиле в Лозанну.
- Вот как... Ты уверен?
- В девять часов у него назначена там одна встреча по делам съезда. Они не вернутся раньше двенадцати.
Жак, казалось, был недоволен.
- Ну ладно! Подожду до двенадцати... А ты что намерен делать сегодня утром?
- Собирался идти в библиотеку, но...
- Пойдем со мной к Сафрио; по дороге поболтаем. У меня есть для него письмо. В Париже я виделся с Негретто... - Жак поднял свой саквояж и направился к двери. - Обожди десять минут, я только побреюсь... И зайди за мной, когда спустишься вниз.
Сафрио один занимал небольшой трехэтажный домик на улице Пелиссье, недалеко от собора, в нижнем этаже помещалась его лавочка.
О прошлом Сафрио было известно немного. Его любили за добродушие, услужливость, о которой ходили легенды. Еще до приезда в Швейцарию он был членом Итальянской социалистической партии, а теперь уже семь лет жил в Женеве, держал аптекарский магазин. Он покинул Италию из-за каких-то неудач в супружеской жизни, о которых упоминал часто, но неопределенно; поговаривали, что они чуть не довели его до убийства.
Когда Жак и Ванхеде зашли в магазин, он был пуст. На звон колокольчика в дверях задней комнаты появился Сафрио. Его красивые черные глаза засветились каким-то теплым светом.
- Buon giorno!*
______________
* Добрый день! (ит.).
Он улыбался, кивая головой, округляя свои неровные плечи, разводя руками с заискивающей грацией итальянского трактирщика.