Антуан следил, чтобы его тревога не слишком прорывалась наружу. Все утро он был в состоянии какого-то глухого раздражения. Он нуждался в прилично организованном обществе, как нуждался в хорошо содержащемся доме, где все вопросы материального комфорта разрешали бы помимо него добросовестные слуги. Он готов был терпеть некоторые пороки существующего строя, закрывать глаза на те или иные парламентские скандалы, так же, как закрывал глаза на мотовство Леона и мелкие кражи Клотильды. Но ни в коем случае судьбы Франции не должны были заботить его больше, чем дела в людской или на кухне. И ему была невыносима мысль, что какие-то политические потрясения могут нарушить течение его жизни, угрожать его планам и его работе.
- Я не думаю, - сказал он, - что следует слишком сильно беспокоиться. Еще и не то бывало... Но тем не менее ясно, что сегодня утром вся пресса забряцала оружием, довольно неожиданно и довольно неприятно...
При этих словах Манюэль Руа поднял к Антуану черные глаза, горевшие на его юном лице.
- Это бряцание, патрон, услышат по ту сторону границы. И, наверно, оно собьет спесь с некоторых наших соседей, у которых слишком разыгрался аппетит!
Жуслен, склонившийся над тарелкой, поднял голову и поглядел на Руа. Затем снова занялся своим делом: тщательно, кончиками ножа и вилки, он чистил персик.
- Вот уж это неизвестно, - сказал Штудлер.
- Все же возможно, - заметил Антуан. - И, может быть, такой тон даже необходим.
- Не знаю, - сказал Штудлер. - Политика устрашения всегда губительна. Она выводит противника из себя гораздо чаще, чем парализует. Я считаю особенно серьезной ошибкой правительства то, что оно позволяет так далеко разноситься нашему... бряцанию оружием!
- Очень трудно ставить себя на место людей, ответственных за судьбы страны, - заявил Антуан благоразумным тоном.
- От этих ответственных людей прежде всего требуется, чтобы они были людьми осторожными, - возразил Штудлер. - Принимать агрессивный тон - это первая неосторожность. Внушать всем, что этот тон необходим, - вторая. Самая большая опасность для мира - это допустить, чтобы общественное мнение прочно поверило в угрозу войны... Или хотя бы в возможность войны!
Жак молчал.
- Я лично, - снова заговорил Антуан, не глядя на брата, - прекрасно понимаю министра, который, осуждая войну с чисто человеческой точки зрения, в то же время вынужден принять некоторые агрессивные меры. Вынужден хотя бы потому, что находится у власти. Человек, стоящий во главе страны и обязанный следить за ее безопасностью, если он обладает чувством реальности, если угрожающая политика соседних государств для него очевидна...
- Не говоря уже о том, - прервал его Руа, - что не может быть такого государственного человека, который решился бы из-за своей личной чувствительности любой ценой избежать войны! Если ты стоишь во главе страны, имеющей определенный международный вес, страны, обладающей немалой территорией и колониальными владениями, это обязывает тебя реально смотреть на вещи. Самый пацифистски настроенный председатель совета министров, раз он находится у власти, должен сразу же понять, что государство не может сохранять свои богатства и защищать свое достояние от посягательств со стороны соседей, если оно не обладает мощной армией, с которой надо считаться и которая должна время от времени бряцать оружием хотя бы для того, чтобы весь остальной мир знал о ее существовании!
"Охранять свои богатства! - думал Жак. - Вот оно! Охранять то, чем владеешь, и присваивать при случае то, чем владеет сосед! В этом вся политика капитализма, идет ли речь о частных лицах или о целых нациях... Частные лица ведут борьбу за прибыли, нации - за выходы к морю, территории, порты! Как будто единственный закон человеческой деятельности конкуренция..."
- К сожалению, - сказал Штудлер, - какой бы оборот ни приняли события завтра, ваше бряцание оружием может иметь самые печальные последствия для французской политики, как внешней, так и внутренней...
Говоря это, он сделал движение в сторону Жака, словно спрашивая его мнения. В зрачках его был какой-то томный, волнующий блеск, который почти вынуждал собеседника отводить глаза.
Жуслен снова поднял голову и взглянул на Штудлера; затем взгляд его скользнул по лицам всех прочих. У него было характерное лицо блондина, с тонкой и нежной кожей: нос с горбинкой, довольно длинный и какой-то унылый; большой рот с тонкими губами, легко расплывающимися в улыбку; глаза тоже большие, странные, нежно-серого оттенка.
- Послушайте, - рассеянно пробормотал он, - вы все как-то забываете, что никто ведь не хочет войны! Никто!
- Вы в этом уверены? - спросил Штудлер.
- Разве что несколько стариков, - согласился Антуан.
- Да, несколько опасных стариков, упивающихся красивыми героическими фразами, - продолжал Штудлер, - и отлично знающих, что в случае войны они, сидя в тылу, смогут упиваться ими без малейшего риска...
- Опасность, - вставил Жак с осторожностью, которую хорошо заметил Антуан, - заключается в том, что почти всюду в Европе командные посты заняты такими вот стариками...
Руа со смехом взглянул на Штудлера:
- Вы, Халиф, - ведь вы, не боитесь новых идей, - могли бы подать этакую профилактическую идейку: в случае мобилизации призывается в первую очередь самый старший возраст. Всех стариков - на передовую!
- Что ж, это было бы не так глупо! - пробормотал Штудлер.
Наступило молчание и длилось, пока Леон подавал кофе.
- А ведь есть одно средство, единственное, почти верное средство избежать каких-бы то ни было войн, - мрачно заявил Штудлер. - Средство радикальное и вполне осуществимое в Европе.
- Какое же?
- Требовать народного референдума!
Один лишь Жак кивком головы одобрил это предложение.
Штудлер, ободренный, продолжал:
- Разве это не нелепо, разве это не бессмысленно, - что у нас, при демократическом строе и всеобщем избирательном праве, право объявления войны принадлежит правительствам?.. Жуслен сказал: "Никто не хочет войны". Так вот, ни одно правительство ни в одной стране не должно было бы иметь право решать вопрос о войне или даже о том, чтобы принять навязываемую ему войну, если на то нет ясно выраженной воли большинства граждан! Когда идет речь о жизни и смерти народов, обращаться к народному волеизъявлению по меньшей мере законно. А должно бы быть даже обязательно.