Затем однажды Ричардли, молодому женевскому социалисту, удалось привести его в «Локаль», где каждый вечер собиралась довольно пёстрая группа революционеров — швейцарских и иностранных. Понравилась ли ему эта среда? Он там ни разу не раскрыл рта; но на следующий день снова пришёл туда уже без приглашения. И очень скоро его сильная индивидуальность была там признана. В этом сборище теоретиков, осуждённых в данный момент на бездействие и бесплодные споры, мощь его критического ума, никогда не изменявшая ему эрудиция, которая казалась не столько плодом чтения и компиляций, сколько жизненного опыта, безотчётное стремление придавать конкретность любому вопросу, а следовательно, указывать революционной мысли практические цели, дар вскрывать самое существенное в наиболее сложных социальных проблемах и резюмировать эту суть в нескольких запоминающихся формулах, — всё это обеспечило ему исключительное влияние на товарищей по кружку. За несколько месяцев он стал его центром и душой, кое-кто сказал бы — главой. Он появлялся там ежедневно, но тайна, окружавшая его, не разъяснялась, — тайна человека, который намеренно отступает в тень, бережёт себя, «готовится» к чему-то.
— Иди сюда, — сказала Альфреда, пропуская Жака в кухню. — Он работает.
Жак вытирал лоб.
— Не хочешь ли? — предложила она, показывая на графин, в который текла струя воды из крана.
— Ещё бы!
Стакан, который она наполнила, тотчас запотел. Она стояла перед Жаком, держа в руке графин, в обычной для неё скромной и услужливой позе. Её матовое лицо, чуть-чуть припудренное, вздёрнутый носик, детский рот, набухавший, как спелая земляника, когда она складывала губы, чуть-чуть раскосые глаза, наконец чёрная бахрома жёстких лоснящихся волос, закрывавшая ей лоб до самых бровей, делали её похожей на японскую куклу, сфабрикованную в Европе. «А может быть, это ещё из-за её синего кимоно», — подумал Жак. Пока он пил, ему пришёл на память вопрос Пата: «Как ты полагаешь, счастлива ли Альфреда со своим Пилотом?» Он вынужден был признаться себе, что совсем её не знает, хотя она всегда присутствовала при его разговорах с Мейнестрелем. Он привык смотреть на неё не как на живое существо, а скорее как на какую-то необходимую домашнюю принадлежность, точнее говоря — как на частицу Мейнестреля. Сегодня, оказавшись наедине с Альфредой, он впервые обнаружил в себе лёгкое смущение.
— Ещё стакан?
— Пожалуйста.
Его томила жажда после выпитого шоколада. Он подумал, что не завтракал и что вообще питается он нелепо. Внезапно ему пришла в голову странная мысль: «Да потушил ли я спиртовку?» Он напряг память. Но точно вспомнить не смог.
Из-за перегородки раздался голос Пилота:
— Фреда!
— Да… — Она улыбнулась и весело подмигнула Жаку с видом сообщницы, словно хотела сказать: «Какой у меня тут большой капризный ребёнок!» — Иди сюда, — сказала она.
Мейнестрель поднялся. Он приоткрыл ставни и встал перед окном в полосе света. Луч солнца, проникший в комнату, освещал широкую низкую кровать, голые стены и стол, на котором лежали только автоматическая ручка и тоненькая стопка листков.
В серой шерстяной пижаме Мейнестрель казался высоким. Тело его с довольно узкой грудью было стройное, но спина уже начинала сутулиться. Его острый взгляд остановился на Жаке, которому он протянул руку.
— Я побеспокоил тебя, но здесь нам будет удобнее, чем в «Говорильне»… Вот, девочка, тебе работа, — добавил он, вручая Альфреде книгу с вложенной в неё закладкой.
Она послушно взяла машинку, устроилась на полу, спиной к кровати, и начала стучать по клавишам.
Мейнестрель и Жак уселись за стол. Лицо Пилота приняло озабоченное выражение, он откинулся на спинку стула и вытянул вперёд ногу. (После того несчастного случая у него стало плохо сгибаться правое колено; из-за этого он иногда слегка прихрамывал.)
— Досадная история, — сказал он вместо вступления. — Один человек пишет мне, что есть двое, которым мы как будто не должны доверять. Во-первых — Гиттберг.
— Гиттберг? — воскликнул Жак.
— Во-вторых — Тоблер.
Жак молчал.
— Это тебя поразило?
— Гиттберг? — повторил Жак.
— Вот письмо, — продолжал Мейнестрель, доставая конверт из кармана пижамы. — Читай.
— Да, — прошептал Жак, медленно прочитав письмо, содержавшее длинный и холодный обвинительный акт без подписи автора.
— Ты знаешь, какую роль играли Гиттберг и Тоблер в хорватском движении. Они приедут в Вену на съезд. Необходимо, значит, выяснить, насколько можно им доверять. Дело серьёзное. Я не хочу поднимать шум, прежде чем сам не буду убеждён.