Я понял теперь, что истинная энергия - нечто иное; она обходится без зрителей. Моя энергия всегда нуждалась в присутствии других, чтобы дать максимум того, что я мог дать. Будь я один на острове Робинзона, возможно, я покончил бы с собой. Но появление Пятницы побудило бы меня к свершению подвигов.
Вечер.
Упражняй волю, Жан-Поль. Если ты способен желать, ты сможешь достигнуть всего.
14-е.
Рецидив. Ретростернальные боли, помимо всего прочего. И спазмы непонятного происхождения. Беспрерывная рвота. Не смог встать с постели.
Гуаран принес газеты. В Швейцарии говорят о мирных предложениях Австро-Венгрии{700} (?), а также о глухом революционном брожении в Германии (?)... Значит ли это, что в Германию, благодаря посланиям Вильсона, проникли демократические идеи? Более достоверно известие о продвижении американцев в направлении Сен-Миеля. А ведь Сен-Миель - это дорога на Бриен, на Мец. Зато мы подвигаемся на линии Гинденбурга{700}, которую считают неприступной.
16 сентября.
Немного легче. Приступы рвоты прекратились. Эти дни очень ослаб от диеты.
Ответ Клемансо на попытки Австрии начать мирные переговоры. В высшей степени неприятный ответ. Стиль кавалерийского офицера. Хуже того: пангерманский стиль. Плоды недавних военных успехов уже дают себя знать: как только один из противников решит, что превосходство на его стороне, он раскрывает свои тайные замыслы, которые всегда оказываются империалистическими замыслами. Вильсону придется выдержать не один бой с государственными деятелями Антанты, если только победа союзников не будет исключительно делом рук американских солдат. У Антанты был прекрасный случай сказать открыто и честно, каковы ее цели. Но Антанта предпочла блефовать, Антанта делает вид, что ее требования будут максимальными, и это из страха, что иначе в момент подведения счетов ей не удастся вытянуть из побежденных все, что только можно вытянуть. Гуаран говорит: Антанта пьянеет от любого успеха.
17-е.
Они могут говорить все, что угодно, но это распространение очагов бронхопневмонии следует рассматривать как форму обострения инфекции легких.
18-е.
Бардо долго меня осматривал и выслушивал, потом совещался с Сегром. Явное ослабление правого желудочка, явление синюшности, и пониженное кровяное давление.
Я ждал этого уже давно. Старая песня: "Поражены легкие - лечи сердце".
Повадки санитаров: они ухитряются быть вне пределов досягаемости, когда спешно нужны больному, и вечно торчат в палате как раз тогда, когда их присутствие кажется предельно неуместным.
Ночь с 19-го на 20-е.
Жизнь, смерть, непрерывное произрастание и т.д.
После обеда мы с Вуазене рассматривали карту фронта Шампани. Внезапно вспомнил белесую равнину (кажется, где-то к северо-востоку от Шалона), где мы остановились на привал, чтобы перекусить; меня тогда, в июне семнадцатого года, прикомандировали к другому полку. Земля была так глубоко взрыта бомбежками еще с первых дней войны, что на ней не произрастало больше ничего, даже пырея. А ведь дело было весной, вдали от фронта, и все пространство вокруг было вновь перепахано. И неподалеку от того места, где мы расположились, среди мертвой меловой пустыни, вырисовывался зеленый островок. Я направился к нему. Это оказалось немецкое кладбище. Могилы, сровненные с землей, укрытые в высокой траве, а над этим еще свежим скопищем трупов, - изобилие злаков, полевых цветов, бабочек.
Архибанально. Но сегодня это воспоминание волнует меня сильнее, чем прежде. Весь вечер раздумывал над слепыми силами природы и т.д. Но так и не сумел додумать эту мысль.
20 сентября.
Успешные бои на фронте у Сен-Миель. Успех на линии Гинденбурга. Успехи в Италии, успехи в Македонии, успехи повсюду. Но... ценой каких жертв?
И это еще цветочки. Нельзя без тревоги наблюдать, как изменился тон союзной прессы, с тех пор как мы почувствовали себя сильнее, чем противник. С какой непримиримостью Бальфур{702}, Клемансо и Лансинг{702} оттолкнули предложения Австрии! И это они, конечно, заставили Бельгию отвергнуть предложение Германии!
Заходил Гуаран. Нет, думаю, что конец войны не так уж близок. Создать германскую республику и вновь поставить прочно на ноги русского глиняного колосса - на это потребуются долгие месяцы, а может быть, и годы. И чем больше у нас будет побед, тем меньше мы будем склонны к искреннему примирению, без которого невозможен прочный мир.
Гуаран. Бесполезный и досадный спор о прогрессе. Он сказал: "Итак, значит, вы не верите в прогресс?"
Верю, верю, как же! Но что в том? Тысячелетия пройдут, пока оправдаются наши надежды на человека...
21-е.
Завтракал со всеми внизу.
Любен, Фабель, Реймон - при всем различии взглядов, все в равной мере узкие сектанты. (Вуазене сказал про майора: "Ни за что не поверю, что у него есть мозг. Разве только спинной".)
Жан-Полю.
Нет истины, кроме преходящей.
(Помню еще те времена, когда все верили, что антисептика важнее всего. "Убить микроба". А потом поняли, что вместе с микробом часто убивают живые клетки.)
Идти осторожно, ощупью. Ничего не утверждать окончательно. В конце всякого пути, если стать на него без оглядки, - тупик. (Примеров сколько угодно, хотя бы из области медицины. Я сам видел, как выдающиеся ученые, равные по силе, одинаковой прозорливости, страстные искатели истины, приходили в результате изучения одних и тех же явлений, производя совершенно те же клинические наблюдения, к совершенно различным, даже диаметрально противоположным выводам.)
С молодых лет освободиться от склонности к безоговорочным суждениям.
22-е.
Такие мучительные боли в боку, что, когда я примощусь хоть как-нибудь, боюсь шелохнуться. Бардо уверял, что мазь из этилового парааминобензола делает чудеса. Никак не действует.
Они сами уже не знают, где мне делать теперь прижигания. Живого места не осталось.
25-е.
Со вчерашнего дня снова резко скачет температура.
Все-таки пытался сойти вниз. Но не смог, пришлось вернуться к себе и лечь, - так задохнулся на лестнице.
Эта палата, эти розовые стены... Закрываю глаза, чтобы больше ничего не видеть.