Тот был до крайности удивлен. Он совершенно не помнил такого, чтобы он обзывал кого-то редькой, и даже напротив, был твердо уверен, что приветствовал священника обычным: «Слава Иисусу!»; но почва уже начала ускользать у него из-под ног.
Под конец выплеснула душу Маришка. Ей крайне тяжело вспоминать о прошлом, но, как она выразилась, в столь ответственный момент она не вправе молчать: ведь речь идет о жизни их Дюлы. Именно поэтому она считает себя обязанной напомнить мужу события, предшествовавшие его уходу на пенсию.
При слове «пенсия» Тот сделался красным, как перец.
Да оно и понятно. Когда человека после девяти лет безупречной службы маневровым диспетчером на железнодорожной станции Фелшёпишкольц в один прекрасный день ни за что ни про что спроваживают на пенсию, он, естественно, стремится забыть о столь унизительном факте. Маришка, напротив, считала, что именно в интересах Тота лучше было бы наконец взглянуть правде в глаза.
Тот заявил, что ему тоже было бы интересно узнать, о чем идет речь.
Маришка согласилась удовлетворить любознательность мужа, однако она настаивала на том, чтобы Агика заткнула уши.
Агика заткнула уши, и Маришка рассказала вот что: когда итальянский король Виктор-Эммануил, будучи гостем регента, выехал на осеннюю охоту в леса на севере Венгрии и когда на украшенной флагами и цветами фелшёпишкольцской станции весь железнодорожный переспал замер по команде «смирно» — и вот в гот самый момент, когда специальный состав пролетал мимо станции, один из маневровых диспетчеров, ранее ни в чем предосудительном не замеченный, вдруг повернулся спиной к поезду, спустил штаны и показал проезжающим знатным господам… невыразимую часть тела. Все так оно и было, как на духу, сказала Маришка и расплакалась.
Лайош Тот вскипел.
— Здесь нет ни слова правды! — возмутился он. — Кто наплел тебе эту чушь?
Она долгое время тоже сомневалась, всхлипывала Маришка, сомневалась до тех самых пор, пока одна билетерша, по фамилии Шингер, еще в кинотеатре господ Бергеров, не поклялась ей, что собственными ушами слышала эту историю от очевидцев, слову которых можно верить.
Тот окончательно пал духом. Услышанное было достаточно чудовищно, чтобы сломить его самолюбие; прошло несколько минут, прежде чем жене и дочери удалось вывести его из оцепенения. Тогда обе они принялись упрашивать Тота пойти и попросить у майора прощения. Они взяли его под руки. Заботливо подвели к двери и даже помогли переступить через порог…
А спустя несколько часов, — точнее, в три часа шесть минут утра, — Тот бежал из дому. Очевидно, между его бегством и пересказанным выше эпизодом нет и не может быть никакой причинной связи. Взрослый человек не бросает свой дом и близких лишь потому, что кто-то не разобрал его слов. Это невероятно еще и потому, что майор со свойственным ему великодушием тотчас же простил Тота. Более того, когда они вышли из комнаты, гость подчеркнул особо:
— Прошу вас, забудьте упреки. Все мы люди… Не правда ли, дорогой Тот?
Тот пробормотал что-то нечленораздельное. Состояние его нельзя было назвать хорошим, но, заняв свое место за столом, он быстро взял себя в руки. В работе, даже если она утомительна, всегда кроется нечто утешительное. К тому же майор ничуть не сердился, но совершенно напротив: пребывал в отличнейшем расположении духа. Он наслаждался свежестью воздуха, бодрящей прохладой ночи и так сумел занять всех беседой, что никто не заметил даже, как пролетело время. С радостью узнали они, что у дорогого гостя не только улучшилось самочувствие и аппетит, но и сны его теперь были уже не такие страшные, как до приезда сюда. В последний раз, например, майору приснилось, будто он — пакетик со щекочущим порошком и его сунули за ворот какой-то красивой девушке; майор со всеми подробностями описал, как он забирался все глубже и глубже под платье девушки и как смеялась от щекочущих прикосновений привидевшаяся ему красотка. Всех присутствующих эта история немало позабавила, и даже Тот широко улыбался. Никто и не подозревал, какие планы он вынашивает, равно как никому и в голову не могло прийти, что вскоре после выяснения досадного недоразумения он преподнесет домашним еще более неприятный сюрприз.
А случилось так, что при всеобщем приподнятом и благодушном настроении — задолго до рассвета, а стало быть, и не слишком уж поздно — Лайош Тот зевнул, да к тому же самым вызывающим образом, прямо в лицо майору, зевнул так откровенно, словно майор был врачом, которому Тот демонстрировал свои воспаленные миндалины.
Это бы еще полбеды, хотя сидящие за столом отчетливо помнили, как близко к сердцу принял гость прежний зевок Тота. Ужас сковал их, уста онемели, руки замерли на незавершенном движении, как замирают крылья птицы, сраженной выстрелом охотника.