На шестой день начался бой, и я тут же проникся огромным уважением к солдатам. Меня послали на линию артиллерии, где стоял такой грохот, что лопались барабанные перепонки. Конечно, со временем я привык к шуму, но так и не привык к кровавому зрелищу. Ужасно видеть вокруг жестокую бойню и бесцельно загубленные жизни. Столько раненых и умирающих лежало на поле боя, и многие из них не старше меня!
Мне было жаль беспрестанно разочаровывать отца, но я вернулся с передовой, убежденный сильнее, чем прежде, что война — самое бесполезное в мире занятие. И, сидя на вершине горы возле линии фронта, поклялся посвятить остаток жизни борьбе против того, что так дорого моему отцу.
Единственное, что отец любил больше войны, — это ислам. И хотя мусульманину разрешено молиться везде: на улице, дома, в офисе, в пустыне и даже в аэропорту, — лучше всего, если у мусульманина есть возможность помолиться в мечети. Но было время, когда нам с братьями надоело ходить в мечеть. Это не из-за недостатка набожности — мы были глубоко верующими, — просто мечеть использовалась для самых разных целей, и мы с братьями зачастую проводили там больше времени, чем дома. В мечети устраивалось множество скучных собраний и лекций, длившихся часами. Порой самые занудные из исламских учителей что-то вещали нам до тех пор, пока наши веки не наливались тяжестью и головы уже не держались на шее. Но отец не проявлял ни малейшей жалости к нашему положению, считая, что его юные сыновья должны сидеть смирно и с энтузиазмом слушать бесконечные вариации на одну и ту же тему.
Со временем пронеслась весть, что каждый, кто чувствует в себе необходимость выступить с лекцией, может это сделать. И многочисленные энтузиасты-ораторы часами держали в плену несчастных слушателей. Почти каждый из взрослых посчитал своим долгом выступить перед аудиторией и убедить других в том, что он прекрасно разбирается в вопросах ислама. Большинство из них были просто невежественными людьми, которым захотелось приподняться в собственных глазах, выступив с речью перед публикой.
Мы с братьями и так проводили в мечети больше времени, чем другие: зубрили строки Корана, изучали историю ислама, причины джихада, факты, свидетельствующие о подлости и коварстве немусульманского мира, а также планы отца по уничтожению стран Запада. Именно в мечети нам рассказали, что Соединенные Штаты боятся ислама, потому что он может затмить собой христианскую религию. Нам объясняли, что благословенный план Господа состоит в том, чтобы все остальные религии, включая христианство, иудаизм и индийские верования, подчинились исламу, который займет главенствующее положение в мире. Все люди в мире объединятся под властью Исламского халифата.
После двух лет мучений, причиняемых пространными и горячими обращениями необразованных зануд, я решился написать анонимное послание, старательно изменив почерк.
Вот что я помню сегодня из того письма:
Никому не до́лжно выступать в мечети без разрешения шейха бен Ладена. Несправедливо, что верующим приходится выслушивать беспрестанный поток сумбурных лекций. У мужчин в жизни много более достойных дел, чем часами сидеть в мечети, внимая необразованным ораторам. Мечеть не следует использовать таким неразумным образом. Эти скучные лекции, выражающие лишь мнение самих выступающих, бесполезны для целей ислама. Ораторы, говорящие о вопросах веры, должны вдохновлять слушателей, но большинство болтунов, наводнивших нашу мечеть, порождают разногласия и недовольство. Верующих нельзя доводить до изнеможения и крайней скуки, потому что это отвратит их от других, куда более достойных мероприятий, проводимых в мечети.
Не желая, чтобы меня раскрыли — мне вовсе не хотелось испытывать на себе силу отцовского гнева, — я проскользнул в мечеть, когда там было пусто, и прикрепил свое послание на стене.
Когда пришло время следующей молитвы, я был в мечети вместе с отцом. Один из старейшин подошел к нам. Он сказал:
— Мужчины обсуждают послание. Все говорят, что только сын принца мог иметь достаточно храбрости написать подобное письмо. Мы обдумали это и перебрали всех сыновей шейха Усамы. Все согласились, что это послание могла написать лишь одна рука — рука его сына Омара.