Братья сердились на меня: им уже надоело пребывание отца в Джидде. Они хотели, чтобы он вернулся в Пакистан. Братья считали, что он слишком строго обращается с нами, когда приезжает домой.
Вы, наверное, уже догадались, что мой отец не самый нежный и любящий. Он никогда не обнимал нас с братьями. Я однажды пытался добиться от него хоть какого-то проявления нежности, но услышал в ответ, что надоел ему. Когда он был дома, я находился поблизости и время от времени выкидывал разные проказы, на какие только хватало смелости. Но ничто не помогало пробудить его отеческие чувства. Мои назойливые выходки привели к тому, что он стал держать при себе именную трость. И со временем начал колотить нас с братьями этой тростью за малейшие проступки.
К счастью, к женщинам своей семьи отец относился иначе. Я никогда не слышал, чтобы он кричал на свою мать и своих сестер или на мою мать и сестер. И никогда не видел, чтобы он поднял руку на женщину.
Все суровое обращение доставалось сыновьям.
Несмотря на его жестокость, я любил отца и не мог сдержать радость, когда он возвращался из долгой поездки. Будучи ребенком, я плохо понимал, что происходит в Афганистане, хотя не раз подслушивал, как взрослые мужчины говорили о своей ненависти к русским. Но сам я ненавидел русских не за то, что они оккупировали Афганистан. Я ненавидел их за то, что они отнимали у меня отца.
Хорошо помню тот раз, когда он вернулся после особенно долгого отсутствия. Я отчаянно нуждался в его внимании. Отец сидел на полу и молча изучал какие-то хитрые военные карты. Надеясь, что он не выгонит меня из комнаты, я внимательно наблюдал, как он аккуратно разложил карту на полу, а его серьезное лицо морщилось от размышлений, когда он тщательно изучал каждые холмик и долину, готовясь к очередному военному подвигу.
Не в силах выдержать больше ни секунды, я внезапно пробежал мимо него, громко смеясь и подпрыгивая, выделывая ногами замысловатые па и всячески пытаясь привлечь его внимание. Он махнул рукой на дверь и сказал суровым тоном:
— Омар, выйди из комнаты.
Я бросился к дверям, а затем повернулся и смотрел на него несколько секунд. Потом, опять не в силах сдержать свой ребяческий восторг, ворвался в комнату, смеясь, подпрыгивая и выделывая еще более сложные трюки. Когда бурное проявление моей радости повторилось в четвертый или пятый раз, отец раздраженно взглянул на меня. В течение минуты он молча наблюдал, как я отплясываю, а потом тихо сказал:
— Омар, позови всех своих братьев. Пусть придут сюда.
Я весело умчался, уверенный в том, что мне удалось отвлечь отца от его дел. Надеялся, что он отложит на время свои заботы и поиграет с сыновьями в футбол. Я счастливо улыбался и перебирал своими короткими ножками так быстро, как только мог. Гордился собой, думая о том, что я единственный, кому хватило духу напомнить отцу, что у него есть юные сыновья.
Я собрал всех братьев, быстро и возбужденно выкрикивая:
— Все сюда! Отец хочет всех нас видеть! Идем!
Я не заметил, что старшие братья не выказывают восторга оттого, что отец проявил к ним внимание.
Я все еще надеялся на лучшее, даже когда отец приказал нам выстроиться в линию. Он молча стоял и смотрел, как мы послушно выполняем команду. В одной руке он сжимал свою деревянную трость. Я по-прежнему счастливо ухмылялся, уверенный, что произойдет нечто особенное. И нетерпеливо переминался с ноги на ногу в радостном предвкушении, что отец сейчас научит нас какой-то новой игре. Может быть, одной из тех, в которую играет со своими солдатами, многие из них, как я слышал, тоже были совсем юными.
Стыд, острая тоска и ужас охватили меня, пронзая все тело, когда отец взмахнул тростью и стал двигаться вдоль выстроенной нами линии, ударяя по очереди каждого из сыновей. Маленький комок застрял у меня в горле.
Отец ни разу не повысил голос, мягким тоном отчитывая сыновей и ударяя их тростью в такт своим словам:
— Вы старше своего брата Омара. И вы несете ответственность за его плохое поведение. Из-за его непослушания я не могу закончить важную работу.
Меня охватил панический ужас, когда он остановился передо мной. Я был еще очень мал в то время, и моим детским глазам казалось, что отец выше самых больших деревьев. И хотя я сам только что видел, как он бьет моих братьев, я не мог поверить в то, что он ударит меня этой тяжелой палкой.
Но он ударил.
Возмущение наше было нестерпимым, но никто из нас даже не вскрикнул, зная, что подобное проявление эмоций не пристало мужчине. Я подождал, пока он отвернется, и помчался прочь, не разбирая дороги. Мне стыдно было смотреть в глаза братьям. Я знал: они винят меня в том, что трость отца обрушилась на их спины и ноги.