— Господин капитан, нельзя ли мне получить немного денег? — такие просьбы с небольшими интервалами возобновлялись несколько раз в неделю.
Ингус посещал Мод каждый свободный от вахты вечер, всегда нетерпеливый перед свиданием и разочарованный после него. Штурманского жалованья еле хватало на вечерние расходы. Мод высказывала желания, и Ингус Зитар должен был выполнять их. Порой приходилось занимать фунт-другой у Волдиса. Но когда друг как-то раз шутя поинтересовался, что это за гиена, которая так основательно опустошает его карманы, Ингус рассердился и два дня не разговаривал с Волдисом. Заметив, что подобные шутки раздражают Ингуса, Волдис продолжал его дразнить, пользуясь правами дружбы. Он по-всякому разрисовывал таинственную Дульсинею [69], предсказывал самый пошлый и нелепый конец романа, неоднократно напоминал другу о непомерных расходах (чего Ингус не мог отрицать) и, в конце концов, привел его в совершенную ярость.
Но все это не давало желаемых результатов и не излечивало от слепой любви. В минуты протрезвления Ингус сам понимал, что от любовного яда может помочь только сильное противоядие. Если бы рядом с Мод находилось какое-нибудь другое милое, светлое существо — обаяние Мод померкло бы. В такие моменты ему вспоминалась Лилия. Но она была далеко, письма приходили с большими перерывами, и, какими бы они ни казались дорогими и желанными, слова не в состоянии были воскресить свежесть чувств. Ингус должен был бороться один.
Возможно, Волдис относился бы безразлично ко всему, что происходило с Ингусом, будь они просто товарищами по работе, земляками, случайно встретившимися на пароходе. И если он теперь не выпускал его из поля зрения и не относился равнодушно к тому, что этот бодрый, жизнерадостный юноша превращался в унылого меланхолика, то это следовало отнести и за счет их давнишней дружбы, и за счет другого обстоятельства, которое Волдис скрывал от Ингуса, так же как тот скрывал от него все, что касалось Мод Фенчер: Волдис небезразлично относился к Эльзе Зитар. Они переписывались, обменивались фотографиями и так или иначе давали друг другу понять, что это не просто флирт, а нечто более серьезное. Волдис, правда, еще не уточнил себе, чего, собственно, он добивается этой перепиской, еще меньше думала об этом Эльза, но Волдис, во всяком случае, считал себя ответственным перед ней за судьбу Ингуса.
Он не жалел о том, что Ингус тратит жалованье на удовлетворение прихотей незнакомой женщины, он даже мысленно не упрекал Ингуса за эту связь (упаси бог в возрасте двадцати пяти лет сделаться моралистом и опекуном!), но он понимал, что его друг попался в сети какой-то эгоистичной, алчной и недостойной женщины. Предоставить его судьбе, отдать этому вампиру в жертву лучшего друга — этого он не мог допустить.
Но чем помочь Ингусу? — Возбудить в нем сомнение, заставить переоценить ценности? Он уже пытался это сделать, но безрезультатно — Ингус замкнулся в себе, и его уже нельзя было никакими способами вызвать на откровенность. Вся беда в том, что Ингус не умел критически относиться к жизненным явлениям; он все чувствовал и воспринимал слишком страстно, не знал середины и неопределенности.
Условия жизни моряка обычно помогают ему прийти к правильным выводам и более глубокому пониманию своих чувств. Благодаря периодическим разлукам, пребыванию в одиночестве легче становится рассеять все искусственное, надуманное и вернуть себе моральную свободу, если это необходимо. Не так выходило у Ингуса. В нем разлука гасила даже те еле заметные искорки сомнения, которые появлялись у него в присутствии Мод; находясь вдали от нее, он переставал видеть ее недостатки и всякий раз, возвращаясь к ней, уже заранее мысленно шлифовал ее, словно драгоценный камень. То, что для другой явилось бы минусом, для Мод было плюсом.
Весь сезон навигации 1915 года они курсировали между Архангельском и Англией. В Архангельск съехалось много латышей — целая колония. Многие из них работали в порту и на лесопильных заводах, другие плавали на ледоколах: Если добавить к этому моряков, которых немало было почти на каждом прибывавшем в Архангельск пароходе, то можно сказать, что это было обширное и пестрое общество латышей. Чувствуя себя в изгнании, оно держалось более сплоченно, чем на родине, каждый вновь появившийся земляк казался дорогим родственником.
Волдис, по своему обыкновению, быстро освоился с жизнью этой латышской колонии, после каждого рейса разыскивал земляков, тащил с собой Ингуса в надежде, что тот среди здешних земляков найдет кого-нибудь, кто заставит его забыть манчестерское наваждение. Напрасно. Ингус всецело был поглощен Мод, и никто другой не мог пробудить в нем новых чувств. Мало удовольствия испытывали земляки от общества бравого штурмана. Занятый своими мыслями, он скучал в самом веселом обществе. Наконец, Волдис предоставил Ингуса самому себе.
— Ты дохлая курица, больше ничего, — сказал он ему однажды. — По мне, лезь хоть крокодилу в глотку!
Во второй половине лета 1915 года Ингус получил письмо от Карла. Брат описывал, насколько это позволяли условия военной цензуры, свою жизнь в латышском стрелковом батальоне, а в конце письма упоминал об Эдгаре Алкснисе, работающем в Архангельске конторщиком на большом лесопильном заводе. «Мы два года учились вместе в реальном училище, — писал он. — Алкснис, по известным обстоятельствам, вынужден был уйти, не закончив последнего класса. Может случиться, что он как-нибудь явится к тебе на судно и попросит об одолжении. Если это будет в твоих силах, помоги ему. Это честный парень. Можешь ему доверять так же, как мне».
А несколько дней спустя Эдгар Алкснис пришел к Ингусу на судно. Молодому моряку сразу понравился этот тихий, почти застенчивый парень. Побеседовав с полчаса, Ингус понял, почему Карл подружился с ним: оба они были людьми одного направления, возможно, у них много общего и в юношеских мечтах, и в жизненных целях. И когда Алкснис, наконец, сказал, что ему нужно отправить в Ньюкасл письмо, которое не пошлешь по почте, Ингус, не колеблясь, ответил:
— Я охотно это сделаю.
— Только должен предупредить вас, если письмо найдет полиция, у вас могут быть большие неприятности, — прибавил Алкснис.
— Не найдут! — заверил Ингус. — Еще не было случая, чтобы английские таможенные ищейки шарили в карманах офицеров русского торгового флота.
— Если все обойдется хорошо, не согласитесь ли вы привезти ответ или то, что вам передадут для меня? — спросил Алкснис.
— Разумеется. Мне доставит удовольствие оказать услугу друзьям брата.
— Я вам очень признателен, — тихо сказал гость.
За день до ухода судна в море они встретились на берегу, и Алкснис передал толстое письмо. На конверте вместо адреса было написано:
«Милому брату в день именин».
Адрес был написан отдельно на полоске папиросной бумаги.
— В худшем случае, — сказал Алкснис, — если вас задержит полиция и вздумает обыскать, проглотите эту полоску бумаги с адресом. Она не должна, понимаете ли, ни в коем случае не должна попасть в руки полиции.
— Понятно, — ответил Ингус. — Я постараюсь заучить этот адрес наизусть. Тогда мне и бумажка не понадобится.
— Так будет лучше всего, — согласился Алкснис.
Но все предосторожности оказались излишними. В Ньюкасле Ингус безо всяких осложнений вручил письмо адресату — какому-то рабочему порта — и несколько дней спустя спрятал у себя на судне довольно большой пакет, который получатели письма посылали своим друзьям в Архангельске. И не нужно было быть особенно догадливым, чтобы понять, что там находится что-то запретное — скорее всего, революционная литература, отпечатанная за границей.
После этого Ингус несколько раз возил из Архангельска в Англию и из Англии в Архангельск тайные посылки. Это занятие его даже увлекало, как захватывающий, полный риска спорт. Если его товарищи в каждый рейс провозили контрабанду, зарабатывая лишние рубли, то почему бы ему не перевозить запретный товар другого рода, получая в награду за это лишь искреннюю благодарность и дружбу некоторых незнакомых ему людей. У него было такое ощущение, точно он соприкоснулся с новым, своеобразным миром, вступил в связь с тайными силами, скрытыми от глаз большинства. Но эта связь для Ингуса была лишь интересным приключением, с помощью которого частично заполнялась пустота, образовавшаяся от вынужденной разлуки с Мод. Он не пытался понять смысл того, что делает, не собирался из простого технического исполнителя стать сознательным участником армии борцов, героически выполняющих свою историческую задачу. Если бы он это сделал, может быть, Мод Фенчер потеряла бы свою неограниченную власть над Ингусом Зитаром. Но он не сделал этого, продолжая оставаться только мечтателем, романтиком, жаждущим приключений путешественником, полет мечты которого не в состоянии подняться выше мелких непритязательных требований личной жизни.