5
Залив был заминирован. В распоряжении рыбаков оставалась только узкая прибрежная полоса и открытое море. Во многих местах запретили ставить сети. Тем, кто не подчинялся, грозила смерть от военных подводных снарядов или, в лучшем случае, суд. Но разве может рыбак существовать тем, что дают ему мелкие прибрежные воды? Правда, можно кое-что наловить во время нереста окуней, когда рыба подходит к прибрежным мелям, а также осенью при благоприятном ветре, прижимающем косяки сырти к берегу. Но рыбак не может ждать, пока рыба заплывет в его сети. Он привык бороздить море вдоль и поперек, привык выслеживать, искать свое счастье. Если рыба ушла с мелких мест, ее ищут в глубоких водах, на севере, на западе. Рыбак, как охотник, не прекращает преследования добычи до тех пор, пока не исчезнет последняя надежда.
Теперь это стало невозможно. Те, кто потрусливее и для кого рыбная ловля являлась побочным заработком, вытащили лодки на берег, а снасти убрали в клети в ожидании лучших времен. Более предприимчивые продолжали цедить морскую воду, где это не возбранялось. Но такая ловля рыбы давала мало радости. Особенно сильно переживали старые рыбаки те дни, накануне которых дули сильные ветры: теперь-то уж каждому было ясно, где сейчас находится сырть и лещ, они совсем рядом, рукой подать, вот только если бы не невидимые заграждения, воздвигнутые войной!
Вилма Галдынь, узнав, какие опасности таят в себе воды залива, перестала выезжать на рыбную ловлю. И никто не мог ее упрекнуть: подвергать опасности жизнь из-за куска хлеба — этого еще не хватало.
У Вилмы теперь оказалось много свободного времени. Днем она перебирала и чинила сети, помогала старым Галдыням копать картофель в поле, а вечером была свободна. Пособия, получаемого за мужа, правда, не хватало, но помогали родители, и всякий раз, когда Вилма приходила к Галдыням, свекровь старалась положить ей в корзинку что-нибудь съестное. К тому же Вилма брала в стирку офицерское белье, а это тоже приносило лишний рубль в хозяйство. Но, конечно, того достатка, какой был раньше, уже не было. Приходилось сокращать расходы и кое в чем себе отказывать.
Эрнест Зитар соответствующим образом оценил изменившиеся обстоятельства Вилмы, и в сердце парня пробудились новые надежды. При каждом удобном случае он подходил к Вилме, заговаривал с ней, шутил, всячески давал понять, что она ему не безразлична. Но Вилма избегала его и, по-видимому, даже скучала в обществе Эрнеста. Неужели он действительно настолько сер и незначителен? Неужели погоны прапорщика значат для нее больше, чем дружба здорового парня, который может предоставить ей всевозможные блага… если бы только Вилма пожелала.
В глубине души Эрнест ненавидел всех прапорщиков. Какой дьявол принес их сюда, на побережье, именно сейчас? Но, к сожалению, не в его власти было преградить им доступ к Вилме. Перещеголять их в искусстве любовной игры? Тут вряд ли что получится. Женщины не обращают внимания на истинные достоинства, для них главное — внешний блеск. Они, как мотыльки, бросаются на огонь, кружась и обжигая крылья.
Многое и по-разному передумал Эрнест. Он и мысли не допускал, что может существовать мужчина, который по своим качествам превосходил бы его. Если его старания до сего времени не увенчались успехом, то это только потому, что он не умеет показать себя в надлежащем свете и не знает, каким путем подойти к предмету своего обожания: Но он должен найти путь, чего бы это ему ни стоило — если бы даже этот путь пролегал через самое пекло. Вилма, сама того не зная, подсказала ему образ действий. Как-то вечером она проходила по берегу в тот момент, когда Эрнест выпускал в вентерь рыбу.
— Ты все рыбачишь? — спросила она, останавливаясь у лодки.
— Забавляюсь понемногу, — ответил Эрнест. — Правду сказать, особенного смысла нет, но что делать? Без работы тоже скучно.
Вилма с видом знатока заглянула в лодку.
— Жирная сырть, — заметила она. — Будет что поджарить… — и с легким, еле слышным вздохом добавила: — Мне теперь приходится отказывать себе в этом.
Эрнест только что собирался завязать конец вентеря. Слова Вилмы натолкнули его на новую мысль.
— Ты любишь сырть? — спросил он.
— Да ведь это же самая вкусная рыба. Я ее не сменяю даже на судака.
Эрнест достал из вентеря четыре крупные рыбы, завязал их в платок и, покраснев, протянул Вилме:
— На, возьми…
Вилма удивленно взглянула на парня.
— Мне нечем заплатить.
Эрнест хрипло засмеялся.
— Никто у тебя и не просит денег. Бери так.
— Но на что это похоже?.. — она пыталась изобразить смущение. — Так нельзя… Я, право, не знаю…
Но узелок с рыбой очутился уже у нее в руках. Эрнест усиленно полоскал сети.
— Спасибо, Эрнест, — голос Вилмы звучал почти нежно. Из вежливости она еще минуту постояла у лодки и проявила такое понимание и интерес к тому, что говорил Эрнест, что у парня чуть сердце не выпрыгнуло из груди.
Когда Вилма ушла, Эрнест свистнул сквозь зубы и торжествующе усмехнулся: «Она в моих руках. Теперь я знаю, что делать. Ей недостаточно слов и внешнего вида: нужно что-нибудь более существенное… Прапорщики вряд ли приходят к ней с пустыми руками. Значит, она любит не их, а то, что они приносят. А если они приносят, то почему бы и мне не носить? Деньги или рыба — не все ли равно?»
Возможно, что Эрнест преувеличивал и истолковывал все слишком примитивно. Но как бы там ни было, дальнейшее поведение Вилмы как будто подтверждало правильность его выводов: она стала гораздо приветливее, при встречах не избегала его и, когда он приближался, не сторонилась. Но у него не хватало решимости действовать напрямик. Истомившийся, угрюмый, он не находил подходящих слов, чтобы выразить свое желание, а Вилма, догадываясь о его состоянии, не пыталась рассеять его надежды, но и не оказывала ему никакой поддержки в этом трудном деле.
Бедный простофиля! Он даже не предполагал, что рыба, которую Вилма с благодарностью принимала из его дрожащих рук, предназначалась для прапорщиков и что подарки Эрнеста радовали ее лишь потому, что они доставляли удовольствие кому-то другому, ради которого Эрнест даже мизинцем не пошевельнул бы.
Да, Эрнест на самом деле рисковал. Будучи по натуре и бессердечным, и трусливым, он умел иногда перебороть себя. По вечерам, когда пограничники не могли заметить лодку, он отправлялся в запретную зону — ему нужна была рыба, чтобы доставить приятное женщине, нужны были деньги, чтобы купить Вилме лакомства. А рыба водилась на заминированных участках.
Эрнест знал, что мины лежат не подряд. Если действовать осторожно, то в промежутках между минами вполне можно закидывать сеть. Но никто не должен знать об этом. И потому Эрнест выезжал на промысел только ночью.
Как-то раз Вилма обрадовала его, попросив наловить немного рыбы к завтрашнему дню. Она ожидает гостей, которых надо как следует угостить.
— Хорошо, постараюсь, — пообещал Эрнест. Из слов Вилмы он понял, что на этот раз его труды будут вознаграждены.
Как только стемнело, он позвал Криша, и они значительно раньше, чем обычно, закинули сети в море. Криш ничего не знал о том, что ловля происходит на заминированном участке: Эрнест утверждал, что минные заграждения находятся мористее. Соблюдая тишину, без фонаря, обернув весла тряпками, они тихо орудовали в воде.
Под утро, задолго до рассвета, они опять вышли в море и стали вытаскивать сети. Эрнест шепотом давал Кришу указания, как держать руль, пока сам выбирал улов. В первых сетях рыбы оказалось совсем мало — сырть стала пропадать. Несколько морских бычков, одна треска, парочка ершей — с такой мелочью нечего даже показываться на глаза Вилме. Вчерашний улов был уже продан, и вентерь пуст. Как глупо получается! Именно теперь, когда близка награда за тяжелый труд, он остается ни с чем. Эрнест с нетерпением ожидал, что принесет последняя сеть.
Криш подрулил лодку к поплавкам. Эрнест поднял якорь и начал постепенно выбирать невод. В полотне блеснула серебристая спинка рыбы; одна, другая, третья трепещет в лодке на сланях. В груди парня забила теплая струя, и он радостно работал, не замечая, как коченеют в студеной воде пальцы. Вдруг он почувствовал, что сеть сделалась тяжелой и что-то поднимается вместе с ней — то ли коряга, то ли камень. Осторожно, чтобы не порвать сеть, он продолжал вытягивать ее из воды. Тяжесть все увеличивалась, и, наконец, настала минута, когда Эрнест почувствовал, что сеть не поддается его усилиям.