— Ну, я на некоторое время ухожу, — сказал он. — К Иванову дню думаю вернуться, и тогда ты больше не будешь служить у Бренгулиса. Я тебе это обещаю.
И он с загадочным видом, сам, видимо, взволнованный, улыбнулся девушке и ушел на юго-восток тропинкой смолокуров.
Глава пятая
Своеобразный народ эти чалдоны — так прозвали русских, родившихся в Сибири. Уже одно то, что их отцы и деды покинули родные деревни и отправились в далекий путь через Урал, говорило о том, что это беспокойное, энергичное и трудолюбивое племя. В характере этих людей проявлялись упорство, стремление к независимости и гордость. Много среди них было потомков прежних ссыльных, но это служило для сибиряка скорее положительным признаком: во времена крепостничества нарушали законы наиболее смелые и умные люди. Высылка на поселение в Сибирь в то время означала освобождение от позорной, крепи и начало свободной крестьянской жизни. Первыми переселенцами были староверы, религиозные фанатики. Они селились в глухих, уединенных местах, где никто не мешал им жить по старинным обычаям и верить в бога так, как верили их прапрадеды допетровских времен. Одно или два поколения их жили безмятежно, пока рядом с ними не появлялись инаковерующие и не окружали со всех сторон уединенные островки староверов. Тогда этим фанатикам становилось невмоготу жить среди «поганых» — как они называли православных, — они покидали обработанные поля, обжитые деревни и снова искали в тайге глухие, дикие места и повторяли все сначала. И опять несколько поколений могли спокойно жить на месте, пока тайга не превращалась в открытое поле и вокруг их селения не появлялись новые деревни. Теперь даже на Алтае становилось трудно отыскать такие места, где можно было укрыться староверам, поэтому самые заядлые из них уезжали за кордон — в Монголию. Весной через Бренгули проехал большой обоз — пятьдесят подвод, груженных вещами и людьми.
Мрачно озлобленные, стиснув зубы, встретили сибиряки власть Колчака. Когда стали пороть наиболее смелых, а вдоль большой Сибирской магистрали у железнодорожных станций повесили мужиков и в назидание народу неделями не снимали с виселиц, сибиряки не могли оставаться равнодушными. Теперь сибирский крестьянин ожидал момента, когда можно будет схватить мучителя за горло. Он не желал принимать за проданное зерно и скотину полоски зеленой бумаги, отказывался отдавать сыновей в армию Колчака, радовался ее неудачам и убегал в лес, когда за ним приходили жандармы. По деревням разъезжали карательные отряды, жгли, пороли, вешали, а в ответ на это повсюду появились партизанские отряды. Они собирались в тайге, на непроходимых горных кручах, и представляли собой грозную силу. Крестьяне считали партизан братьями, прятали их, снабжали продуктами и доставляли им сведения о передвижении противника.
В Алтайском крае было несколько мест, где находились логова карателей, о них ходили жуткие рассказы. В той местности, где находились Бренгули, резиденцией палачей стало большое село Ануй — в шестидесяти верстах к востоку от колонии. Ануй — было страшное слово, услышав которое крестьяне осеняли себя крестом. — Хочешь в Ануе побывать? — обычно спрашивали власть имущие у непокорных крестьян, и такое напоминание равнялось обещанию смертной казни — из Ануя никто живым не возвращался. Виновного или невиновного после пыток нельзя было показывать народу, и поэтому его приканчивали.
Если в селе Бренгули кто и находился под угрозой и кому приходилось опасаться Ануя, так это Карлу Зитару: достаточно было кому-либо из приспешников Колчака узнать, что он бывший латышский стрелок и работник милиции, и судьба Карла была бы немедленно решена. Его спасали от угрозы смерти только уединение, дремучие заросли тайги и неведение окрестного населения. Весной 1919 года, когда террор Колчака достиг предела, Карл ни на шаг не выходил из горелого леса. В степь, в деревни и на сходки колонистов отправлялся отец или Янка. Когда через Бренгули проходили отряды колчаковцев или группы жандармов, Карл брал винтовку и шел в тайгу. Он все время жил под страхом смерти. Малейшая оплошность, какая-то случайность — и он погиб.
И эта случайность пришла в начале июня, когда крестьяне, закончив весенние полевые работы, отдыхали и накапливали силы для уборочной страды. Староста в одно из воскресений пригласил на сходку всех совершеннолетних мужчин. На этот раз и Карл отправился с отцом на хутор.
В летнее время сходки собирались под открытым небом, во дворе Бренгулиса. Под навесом клети ставили стол и два стула для председателя и писаря, несколько скамеек для пожилых, остальные располагались на траве. Собрание велось на латышском языке, ибо в пределах колонии русских не было, а протокол писали по-русски. Обычно здесь обсуждали всякие хозяйственные вопросы: о гужевой повинности, о ремонте дорог и мостов, о распределении налогов на хозяйства, зачитывали приказы о мобилизации и другие распоряжения. Живя всю неделю безвыходно в лесу, люди на собраниях рады были поговорить, спорили по каждому пустяку, и сходки часто затягивались до позднего вечера. Босиком, одетые в штаны и рубахи из мешковины, с мозолистыми руками и темными от загара лицами, новоселы тайги сидели во дворе Бренгулиса, потягивая трубки или посасывая сладковатые корни трав. Пока одни обсуждали распоряжения волостного правления, другие рассказывали случаи из жизни на родине и по секрету сообщали друг другу самые свежие новости: этой осенью латышей отправят домой — морем через Владивосток; советские войска уже под Омском, а в армии Колчака начались волнения; на прошлой неделе в Ануй попали два брата-татарина: их несколько дней не снимали с виселицы — один скончался скоро, а другой будто был очень высокого роста, доставал ногами до земли и потому мучился трое суток.