Лето и осень для жителей землянок прошли быстро. Одна работа следовала за другой. Но наконец и здесь наступил день, когда новосел смог отложить мотыгу и разогнуть спину в ожидании первых морозов. В Бренгулях почти каждую неделю собирались сходки, но их обычно посещал только старый Зитар. Сыновья его месяцами не выходили из лесу, и до осени их видели только раза два ближайшие соседи. Они даже не познакомились с земляками, живущими в тайге. Почему они держались так обособленно? Была ли это гордость? Нет, у каждого из них имелись на это причины.
Карл после стычки с Бренгулисом не желал лишний раз привлекать внимания старосты к своей особе, так как Бренгулис представлял в селе колчаковские власти и находился в хороших отношениях с волостным и уездным начальством. Для человека, которого преследуют, лучше, если его не замечают и забывают о его существовании. Вот он и укрывался в лесу.
Мысли Янки были далеко, у высоких гор; его не интересовало, будет или не будет существовать колония, ничего его здесь не волновало. Он навеки останется для всех чужим. Чем более он станет уединяться, тем сильнее его мысли будут стремиться на запад, в долину Казанды.
А Эрнест? Ведь его ум не пленяли далекие миражи. Почему же он никуда не ходил? Может быть, он не хотел нарушать солидарности семьи? Все дело в том, что у него имелась карта гор, а в горах лежало золото. Он каждую свободную минуту смотрел на карту, искал на ней ближайшие прииски и изучал, каким путем туда пройти. Он никому об этом не рассказывал. Только однажды немного проболтался. Это случилось поздней осенью, когда все три сына Зитара вышли на охоту — Карл с винтовкой, а Эрнест и Янка с одной старой берданкой. Они пользовались ею по очереди. Скитаясь по тайге, братья подошли к горе, которая закрывала от обитателей гари западный край горизонта. Здесь они набрели на стаю куропаток и, преследуя ее, достигли вершины горы. Взорам охотников открылась широкая и прекрасная панорама: на юг и на запад волнообразно уходила голубая тайга, а вдали возвышались снежные вершины гор — там была китайская граница, дикая, неисследованная область Горного Алтая.
— Вы видите вон ту вершину, похожую на верблюжий горб? — воскликнул Янка, и глаза его заблестели. — Ведь это же Казанда!
— Казанда? — Карл равнодушно взглянул на запад. — Ну и что же?
— Мы там ночевали, когда ехали сюда. Там находится хутор Ниедры, — покраснев, объяснил Янка.
— Сколько верст до нее? — спросил Эрнест.
— Верст девяносто, а то и все сто, — ответил Янка.
— А сколько верст может быть до той горы? — продолжал Эрнест, указывая на одинокую громаду, совершенно обособленно поднимавшуюся посреди тайги. Вершина ее была совсем белой от снега, а ниже все кручи заросли густым лесом. То, что гора стояла отдельно от других и ее массив высоко возносился над темной, словно прижавшейся к земле тайгой, выгодно выделяло ее на фоне этого величественного пейзажа. Братья определили, что до нее будет примерно верст шестьдесят или даже немного меньше: гора была так ясно видна и обманчиво близка, что, казалось, можно различить отдельные кущи деревьев на ее кручах.
— Значит, это Тамалга, — задумчиво произнес Эрнест. — Там золото: Кругом много речек, и во всех золото.
Отдохнув на вершине, братья вернулись в долину, на гарь. После этого Янка и Эрнест стали ходить на охоту поодиночке. Но все равно, была ли это стайка птиц, белка или куница, — их следы неизменно приводили охотников на вершину горы, находившейся на другом конце горелого леса. Здесь они отдыхали и подолгу любовались величественным видом. Взволнованный до глубины души, Янка, глядя на запад, шептал имя одной девушки, а Эрнест жадным взглядом впивался в юго-восток, где, словно исполинский золотой чурбан, сверкал в лучах, осеннего солнца горный массив Тамалги.
Однажды они встретились там, наверху, и оба смутились, словно застигнутые на месте преступления. Но каких-либо подозрений по отношению друг к другу у них не возникло.
Этих двоих не интересовали бренгульские землянки. Манящие чары далей, мечты о счастье и богатстве — вот в чем видели они содержание своей жизни. Остальные пытались восполнить пустоту обществом людей, болтовней на сходках. Карл в начале зимы стал появляться на сходках в Бренгулях, потому что Сармите поступила работницей к старосте поселка. Она, правда, приходила, по воскресеньям к матери, но это было слишком редко — один раз в неделю. Карл должен был видеть ее чаще, независимо от того, нравится это Бренгулису или нет.
Когда закончился сбор калины, Эрнест с Карлом начали готовить строительный материал для жилища: они собирались следующей весной ставить дом. Братья обтесали бревна и часть распилили на доски, потом сделали двери, оконные рамы, обстругали доски для полов и потолков и изготовили кое-что из мебели. Землянка Зитаров всю зиму была завалена стружками. Капитан изредка ездил в степь за заработанной осенью пшеницей, попутно молол ее на мельнице и привозил домой муку. По первопутку он свез в Бийск собранный хмель и на вырученные деньги купил плуг, борону и все необходимое для постройки дома: гвозди, петли и оконное стекло. Единственно, чего им не хватало, это сахара и круп; это уж нужно было покупать на деньги. Старший Зитар выдалбливал из осиновых колод корыта для скота, квашни, делал лопаты, ложки и возил их на базар, который два раза в месяц собирался в одной из больших степных деревень.
Борьба за существование была тяжелой. Но положение других беженцев было еще хуже. Сибирская зима, продолжающаяся семь месяцев, многих заставила продать последнюю одежду или батрачить у Бренгулиса. Труднее всего приходилось одиноким женщинам, лишившимся кормильца; им надо было обеспечивать не только себя, но и маленьких детей и немощных стариков. Такие впавшие в нищету люди и были дешевой рабочей силой для Бренгулиса. Эти люди оказывались словно в заколдованном кругу, никогда не могли встать на ноги. Когда они были нужны Бренгулису, он звал их, и им приходилось бросать свою работу. Половина жителей поселка задыхалась под его тяжелым кулаком. До приезда беженцев он ходил в обычном для сибирского крестьянина платье; теперь он снимал одежду с умирающего от голода земляка и надевал на себя. Приглянулась ему черная шуба с каракулевым воротником — он забирал ее, потому что беженцу нужна лошадь, а денег не было. Надоела высохшая косоглазая жена — и загоревшийся взор его останавливался на румяной видземке, муж которой уснул вечным сном у Пулеметной горки. Для него не было ничего невозможного. И делал он все из чистого человеколюбия — ведь он помогал нуждающимся, спасал от голодной смерти. За все это голытьба должна быть только благодарна ему.
Богато, по-барски жили на хуторе Бренгулиса. Теплые, светлые комнаты, мебель из кедра, клеть, словно волостной магазин [1], полна съестных припасов. Стол ломился от обильной и вкусной пищи. В кладовой всегда стоял бочонок с домашним пивом — как только оно шло на убыль, Бренгулис варил новое. Батраки его ели досыта, но и работали с утра до ночи. Попасть на постоянную работу к Бренгулису было мечтой многих, в особенности одиночек. Но он зимой держал только одного работника и работницу, не давая и своей семье сидеть сложа руки. Хозяйка, Прасковья Егоровна, целыми днями хлопотала по хозяйству: варила, стирала, кормила скотину. У них были два мальчика, одиннадцати и девяти лет, и маленькая девочка; они еще плохо помогали в работе, мальчики ходили в школу, а летом пасли отцовский скот. У Бренгулиса жила еще теща и пожилой брат жены, они тоже работали на Бренгулиса, и за это их кормили и одевали. Где это видано, чтобы платили жалованье своим? С их стороны было бы величайшей наглостью требовать чего-то еще. Хозяин разъезжал по делам в волость, в город, к лесничему, на базар, и ему некогда было заниматься домашней работой. Да от такого важного человека этого нельзя было и требовать.
1
Волостной магазин — существовавший начиная со второй половины (или конца) XVIII в. в каждой волости Российской империи склад, на котором хранились определенные (в зависимости от численности населения волости) запасы продовольствия (зерна) на случай неурожая. Взятое из волостного магазина взаймы зерно крестьяне после сбора нового урожая должны были возвратить с процентами. Для помещиков, а позднее — кулацкой верхушки волости выдача хлебных займов из волостного магазина служила дополнительным средством закабаления беднейшего крестьянства.