Если в селе Бренгули кто и находился под угрозой и кому приходилось опасаться Ануя, так это Карлу Зитару: достаточно было кому-либо из приспешников Колчака узнать, что он бывший латышский стрелок и работник милиции, и судьба Карла была бы немедленно решена. Его спасали от угрозы смерти только уединение, дремучие заросли тайги и неведение окрестного населения. Весной 1919 года, когда террор Колчака достиг предела, Карл ни на шаг не выходил из горелого леса. В степь, в деревни и на сходки колонистов отправлялся отец или Янка. Когда через Бренгули проходили отряды колчаковцев или группы жандармов, Карл брал винтовку и шел в тайгу. Он все время жил под страхом смерти. Малейшая оплошность, какая-то случайность — и он погиб.
И эта случайность пришла в начале июня, когда крестьяне, закончив весенние полевые работы, отдыхали и накапливали силы для уборочной страды. Староста в одно из воскресений пригласил на сходку всех совершеннолетних мужчин. На этот раз и Карл отправился с отцом на хутор.
В летнее время сходки собирались под открытым небом, во дворе Бренгулиса. Под навесом клети ставили стол и два стула для председателя и писаря, несколько скамеек для пожилых, остальные располагались на траве. Собрание велось на латышском языке, ибо в пределах колонии русских не было, а протокол писали по-русски. Обычно здесь обсуждали всякие хозяйственные вопросы: о гужевой повинности, о ремонте дорог и мостов, о распределении налогов на хозяйства, зачитывали приказы о мобилизации и другие распоряжения. Живя всю неделю безвыходно в лесу, люди на собраниях рады были поговорить, спорили по каждому пустяку, и сходки часто затягивались до позднего вечера. Босиком, одетые в штаны и рубахи из мешковины, с мозолистыми руками и темными от загара лицами, новоселы тайги сидели во дворе Бренгулиса, потягивая трубки или посасывая сладковатые корни трав. Пока одни обсуждали распоряжения волостного правления, другие рассказывали случаи из жизни на родине и по секрету сообщали друг другу самые свежие новости: этой осенью латышей отправят домой — морем через Владивосток; советские войска уже под Омском, а в армии Колчака начались волнения; на прошлой неделе в Ануй попали два брата-татарина: их несколько дней не снимали с виселицы — один скончался скоро, а другой будто был очень высокого роста, доставал ногами до земли и потому мучился трое суток.
— Внимание! — стучал Бренгулис карандашом по столу, когда болтовня становилась слишком громкой и грозила заглушить голоса ораторов. — Кто хочет трепать языком, может собрание оставить!
Когда это говорил староста, юридический глава села, приходилось умолкать. Но ненадолго. Понемногу шепот возобновлялся, становился все громче и громче, пока чаша терпения Бренгулиса не переполнялась и он, покраснев от злости, громким, крикливым голосом не приказывал людям замолчать.
В этот день писарь зачитал приказ военного ведомства о регистрации всех бывших офицеров с приглашением вступить в армию. В приказе перечислялись ставки жалованья, довольно соблазнительные по своим размерам, но когда Бренгулис после зачтения пригласил офицеров, если таковые в колонии имеются, записываться, никто не отозвался. Карл Зитар, посмотрев на отца, многозначительно покачал головой и сделал вид, что не слышал слов Бренгулиса.
— Запиши в протокол, что в нашем селе офицеров нет, — сказал Бренгулис писарю. — А теперь перейдем к следующему вопросу повестки дня.
Собрание закончилось около полудня. Большинство беженцев сразу разошлись по домам; остались только те, у кого были дела к старосте. Карл разыскал Сармите, собиравшуюся идти к матери, и подождал, пока она оделась. Перед самым уходом он заметил во дворе Бренгулиса чью-то чужую повозку и уже намеревался спросить Сармите, кому она принадлежит, когда все разъяснилось само собой. К углу дома, где в тени сидел Карл, приближался Бренгулис с каким-то коренастым мужчиной. Это был Блукис. Тот сразу же узнал Карла и подошел поздороваться.
— Старые барнаульцы опять вместе! — весело воскликнул спекулянт и, повернувшись к Бренгулису, пояснил: — Мы ехали в Сибирь в одном вагоне. Крепких парней вы заполучили к себе, господин Бренгулис.
Бренгулис что-то проворчал и, по-видимому, равнодушно прислушивался к дальнейшему разговору.
— Ну, как здесь, лучше живется, чем в городе? — поинтересовался Блукис.
— Ничего, жить можно, — ответил Карл. — По крайней мере, сам себе хозяин.
— Ну, вам и в городе неплохо жилось, — распространялся Блукис. — Начальник милиции, в вашем распоряжении лошадь и сабля на боку…
Карл поспешил перевести разговор на другую тему, спросил, как поживает Битениек и другие знакомые барнаульцы. Попросив Блукиса передать им привет, он простился и вместе с Сармите ушел домой.
— Значит, вы и раньше были с ним знакомы? — спросил Бренгулис, когда молодые люди ушли.
— Да, мы хорошо знали друг друга, — ответил Блукис. — Просто удивительно, как такой здоровый молодой человек может жить в лесу. Впрочем, у него есть на это причины.
Бренгулис вопросительно посмотрел на Блукиса.
— Он во время войны был офицером в латышском полку и командовал батальоном. Образованный парень и, вероятно, хороший вояка. Говорят, у него несколько орденов за боевые заслуги.
— Почему же он не сказал об этом, когда регистрировали офицеров? — удивился Бренгулис.
— При Советской власти он служил в милиции, занимал там довольно ответственную должность, а когда пришли белые, ему ничего не оставалось, как уйти. Иначе бы его расстреляли. В Барнаул он не смеет показаться, а здесь, в тайге, еще можно спрятаться, пока люди забудут прошлые дела. Но этот Зитар все же хороший парень, ничего не скажешь.
Бренгулис задумчиво смотрел на противоположный берег реки, где на опушке виднелись две человеческие фигуры. Они шли под руку.
— Да, ничего не скажешь, — повторил староста слова Блукиса. — Пойдемте в клеть и поглядим, что вам там сгодится.
— Мне годится все, что можно купить и продать, — весело ответил Блукис и последовал за Бренгулисом смотреть его запасы.
На следующее утро, нагрузив полный воз продуктами и разными другими товарами, Блукис возвратился в Бийск. Симан Бренгулис после этого несколько дней ходил в раздумье. Когда у него созрело решение, он, не говоря никому ни слова, оседлал коня и поскакал в степь к волостному старшине.
Бренгулис вернулся домой на следующий день около полудня. Покрасневшие глаза и отекшее лицо говорили о том, что ночь у волостного старшины прошла весело. Он проверил, как идут дома дела, отдал домашним кое-какие распоряжения и сразу же улегся спать, наказав жене разбудить его в семь часов.
Под вечер на хуторе появились всадники. Двое из них были вооружены винтовками и саблями, а у двух других на поясе висели тяжелые «парабеллумы» — это были волостной старшина Шамшурин с сыном Сашей и двумя жандармами. Привязав лошадей в тени, они вошли к Бренгулису, который уже успел проснуться и приветливо встретил гостей.
Все они забрались в самую отдаленную комнату, и Прасковья Егоровна позаботилась о том, чтобы их никто не беспокоил. Хозяйские дети гоняли бурундуков в кустах, взрослые домочадцы возились на дворе, а Сармите полола в саду клубнику. Открытое настежь окно хозяйской комнаты выходило в сад; Сармите скрывали густые кусты смородины. Она слышала звон стаканов в комнате и чавканье ртов, но, занятая работой, не обращала внимания на разговор мужчин, происходивший на русском языке. Но когда кто-то из них упомянул Карла Зитара, девушка напряженно прислушалась.
— Нам нужно дождаться темноты и тогда идти на гарь, — тихо сказал Бренгулис. — У него есть оружие, и, насколько мне известно, Зитар стреляет хорошо. Мало интереса устраивать потасовку. Он знает, что его ждет, и живой в руки не дастся.