Больше года Янка ничего не знал о Ниедрах и Лауре. После того разговора с Йоэлисом он написал Лауре письмо — робкий, полный туманных намеков набор слов о жизни на гари. Ответа Янка не получил. Полгода спустя он послал Лауре второе письмо, более ясное и простое, чем первое, в нем среди деловых сообщений было вкраплено несколько горячих признаний. И на этот раз он не получил ответа. Тогда Янка перестал писать и, вооружившись терпением, решил ждать, что принесет будущее.
В ту весну в Бренгулях произошло большое событие: один из жителей гари получил первое письмо из Латвии. Это был совсем незаметный беженец, настолько незаметный, что в колонии многие даже не знали о его существовании. Теперь этот человек вдруг сделался самой известной личностью в селе: все знали, как его зовут и как пройти к его землянке. Каждый хотел знать, что написано в этом письме. Со всех концов к уединенной землянке спешили люди. А в воскресенье, когда во дворе Бренгулиса происходило очередное собрание, беженцу пришлось зачитать вслух полученное им письмо. В нем не было ничего особенного и на многие вопросы, волновавшие улей беженцев, нельзя было найти даже туманного ответа, но и эти скупые сведения казались дорогим приветом с далекой родины.
Вскоре письма из Латвии получил еще кое-кто, и незаметный беженец перестал быть героем дня. Жителей поселка главным образом интересовали два простых вопроса: какие в Латвии цены на продукты и товары? Сколько зарабатывают рабочие в городах и сельскохозяйственные рабочие? Ни в одном из полученных писем на эти вопросы не было исчерпывающего ответа, но из отдельных фраз можно было составить приблизительное представление, которое никого особенно не воодушевило.
— Ничего там особенного нет… — рассуждали беженцы. — Получается то же, что и раньше, — будешь перебиваться с хлеба на квас.
Но и в лесу жизнь была нелегкой. И, как известно, человек всегда стремится изменить условия, надеясь найти облегчение. Поэтому перспектива вернуться на родину многим таежным жителям казалась чудесным сном, обещающим счастье, таящим массу возможностей. Беженцы собирались в путь — кто в одиночку, кто группой. Большинство ломало голову над одним и тем же вопросом: что делать, если начнется реэвакуация, — остаться здесь или возвращаться на родину?
Вопрос этот не давал покоя и Карлу Зитару. Он теперь стал главой семьи и отвечал не только за себя, но и за Янку и Эльгу, за старуху-мать, за их настоящее и будущее. На него, ожидая ответа, смотрела и Сармите. Карл думал об этом не только сегодня, вопрос этот занимал его уже давно. Он не был сентиментальным, и мысль об оставленном в Латвии родном гнезде тревожила его меньше, чем остальных членов семьи. Живя в лесной глуши, вдали от культурных центров, куда лишь неясно доносился пульс бурной политической жизни, он все же не замкнулся в узком кругу личных интересов, не думал только о том, как бы удобнее и спокойнее прожить свою жизнь. В его сердце жила давнишняя мечта латышского народа о независимости Латвии: свобода и справедливость для всех граждан, расцвет национальной культуры, проведение в жизнь всех самых возвышенных демократических принципов, уничтожение вековечной социальной несправедливости и многое другое, о чем мечтали и за что боролись лучшие, доблестные представители народа. Здесь, в великой Советской стране, эту новую, прекрасную жизнь люди построят и без него, и его вклад будет ничтожным и незначительным среди общих усилий. А там, в маленькой Латвии, он просто необходим и своим участием в работе по созданию нового государства принесет огромную пользу. Личное положение? Карл мог хоть завтра уйти из села, разыскать боевых товарищей в городе и заняться такой работой, которая отвечала бы его способностям, знаниям и желанию, — возможно, здесь он достиг бы большего, чем на родине, где у него не предвиделось ничего определенного. И все-таки ему казалось, что его настоящее место в Латвии. Если он не вернется туда, там ощутится пустота, и эту пустоту не сможет заполнить никто другой. Остальные члены семьи с нетерпением ждали дня, когда можно будет сесть в поезд и ехать на запад. Мог ли он оставить их и пойти своей дорогой?
— Надо ехать домой!.. — решил Карл.
В начале июня жители Бренгулей послали двух делегатов в Бийск, чтобы выяснить там, когда начнется реэвакуация латышей — военных беженцев. Возвращение делегатов подняло на ноги всех: реэвакуация началась, первый эшелон отправился неделю тому назад.
В тот день не один прокос остался недокошенным, не одно бревно недотесанным. Жители землянок отложили и сторону косы и топоры и сказали: «Довольно!..» В поселке воцарилось праздничное настроение, все ходили взволнованные, возбужденные.
И только у одного человека сердце сжалось в мрачном предчувствии. Это был Янка. Он думал о Лауре: поедет ли она в Латвию или останется с семьей в горах? Если она не поедет, он… Да, что же он тогда сделает? Отправиться в далекий путь, не повидав Лауры, возможно, навеки потерять ее, — что может быть страшней? А если Ниедры уже уехали с первым эшелоном? Как их разыскать там, на месте? Где они остановятся в Латвии, и не приедет ли Янка слишком поздно?
В селе начался всеобщий Юрьев день [9]. С утра до вечера раздавался визг свиней. О, это был безжалостный и безумный день, если смотреть на него с точки зрения свиней! За один день в латышском селе была уничтожена вся их порода — не был пощажен ни один самый маленький поросенок. Жителям тайги предстоял долгий путь, и нужно было запасти продовольствия на несколько месяцев.
Не успел затихнуть визг последнего поросенка, как во всех концах леса поднялись синие дымки и воздух тайги наполнился запахом копченой свинины. Пока мужчины занимались копчением, женщины месили тесто и сажали в печь один каравай за другим. Испеченный хлеб резали и сушили. Работы хватало и большим, и маленьким. Мешки наполнялись сухарями и копченой свининой, туеса и горшки — маслом, медом, салом и крупой. Все, что оказывалось лишним и чего нельзя было взять с собой, спешно превращали в продукты или деньги.
Поселок Бренгули в эти дни напоминал большой базар. Вряд ли этим лесам и горам приходилось видеть столько людей, как сейчас. Узнав, что латыши уезжают и распродают имущество, из ближних и дальних деревень наехали сюда покупатели. Они ходили из дома в дом, торговались, били по рукам и заключали сделки. Покупатели главным образом интересовались картофельными полями уезжающих. Они обещали в этом году хороший урожай. Зная, что беженцы не могут картофель взять с собой, покупатели давали очень низкую цену. Мешок муки, подводу для отправки вещей в город, в лучшем случае несколько царских кредиток — вот все, что мог получить беженец за свое поле. Скошенное сено и лучшие дома купили ближайшие соседи, но на землянки покупателей не находилось.
Те, у кого было меньше имущества, первые собрались в дорогу и, не дожидаясь остальных, уехали в Бийск.
Трудное время настало для старожилов села. Бренгулис несколько дней ходил как лунатик, не зная, на что решиться. Жаль было оставлять дом, хорошую обстановку и ехать навстречу неизвестному, в страну, которая по прошествии многих лет стала чужой для него. Но пугало и предстоящее одиночество в тайге.
Долго колебался Бренгулис. Он молча смотрел, как уехал первый обоз, как готовится в путь второй. Но когда Силинь продал дом, а Весман стал искать покупателей на свой, он не выдержал.
— Мы уедем! — заявил он жене, и тут уж не помогли ни слезы Прасковьи Егоровны, ни уговоры родных. Хутор огласился визгом свиней и заволокся дымом коптильни. Да, только теперь ясно стало, сколько золота и серебра накоплено в чулках окрестных кулаков. Бренгулис, так же как и сообразительные беженцы, ничего не продавал на бумажные деньги. Как ни искушали покупатели отъезжающих красивыми «катеньками» и «петеньками» [10], котировавшимися выше остальных денег, все же им, в конце концов, пришлось вытаскивать блестящие серебряные и золотые монеты: уж очень соблазнительны были просторные хуторские постройки, пасека, косилки и молочные коровы.
Зитары продали свой дом за мешок муки, полпуда меду, два пуда пшена и двадцать рублей золотом. Кроме того они выторговали себе подводу для перевозки вещей в город. Коров купили чесноковские крестьяне, а лошадей решили продать в Бийске.
9
В селе начался всеобщий Юрьев день. — В Юрьев день (23 апреля), к началу нового хозяйственного года в деревне, в Латвии обычно истекал срок контрактов, заключенных между батраками и хозяевами, и батраки, как правило, нанимались к новым хозяевам. Поэтому в переносном смысле Юрьев день означает переезд на новое место жительства и хлопоты, связанные с этим переездом.
10
«Катеньки», «петеньки» — царские кредитные билеты сторублевого и пятисотрублевого достоинства с портретами Екатерины II и Петра I.