Он сразу же поднялся и собрался уходить, чтобы Лилия действительно успела приготовиться в дорогу.
— Буду дома до полуночи, — сказал Лицис.
— Хорошо, вы получите ответ самое позднее в половине двенадцатого.
— До свидания, Лилия.
— Всего хорошего, господин Лицис.
Лилия проводила Лициса до прихожей и, как заботливая хозяйка, закрыла наружную дверь на ключ, когда гость ушел. Затем она вернулась в комнату, села за стол и долго, долго смотрела на синий конверт, который таил в себе разгадку ее будущего. Ей хотелось смеяться и плакать. Дрожащими пальцами надорвала она конверт, но, прежде чем вынуть письмо, еще раз внимательно прочла адрес. Это, во всяком случае, был почерк Ингуса, но рядом со знакомым росчерком заглавных букв в глаза бросалась несоразмерность строчных букв и слишком неровные строки. Раньше он так не писал. Девять лет, девять лет…
— Ингус, Ингус, милый, — шептала она, вынимая письмо. Глаза неизвестно почему наполнились слезами, и ей пришлось их вытереть.
«Кардифф, 28 октября 1926 года.
Я не знаю, дойдет ли это письмо до тебя и будешь ли ты та самая, какую я знал. Я пишу прежнему другу, с которым расстался одиннадцать лет тому назад, встретив его еще раз. Два раза я находил тебя и дважды терял. Если судьба будет благосклонна, то состоится третья наша встреча.
Прежде всего несколько строк о тех долгих днях, что мы провели в полном неведении друг о друге (я не знаю, может быть, тебе кто-нибудь обо мне и рассказывал?). Твое последнее письмо получил летом 1917 года, незадолго до ухода в дальнее плавание. Но я не ушел на „Канадиэн Импортер“, как писал, и потому избег смерти, пароход погиб в Атлантике вместе со всей командой. Когда я узнал об этом, то поспешил написать тебе и домашним, но ответа не получил. Позже я узнал, что немцы заняли Видземе и моя семья уехала в Россию. Так как ты не ответила, я подумал, что и ты уехала или случилось несчастье. За эти годы мне жилось по-разному — были и хорошие дни, но трудных было больше. Однажды со мною случилось большое несчастье, после которого я до сих пор еще не оправился, и мне пришлось отказаться от профессии моряка. Из-за того же несчастья я стал скрываться от всех своих, не писал тебе. Я не хотел доставлять разочарования людям, которые мне дороги. Если бы все осталось без перемен, то и ты, милая Лилия, никогда не получила бы этого письма и никогда не встретилась бы с Ингусом Зитаром. Но позднее произошла маленькая перемена, и я чувствую, что получил право напомнить людям о своем существовании и, может быть, на что-то надеяться в жизни.
Милый друг! Я часто о тебе думал, и теперь мне стало понятно многое, мимо чего я прежде проходил как слепец. Знаю, какое у тебя доброе сердце, какая тебе присуща прелесть и как я должен был тебя лелеять, чтобы никогда не потерять. Теперь я не уверен, имею ли я право напоминать тебе о прошлом. Ничего особенно плохого я не делал, но и не совершил ничего, что давало бы повод надеяться на чудо.
Долгие, долгие годы, неизвестность… Не будет ничего удивительного в том, что ты за эти годы устроила свою семейную жизнь и Ингус Зитар навсегда остался для тебя далеким воспоминанием, которое становится все бледнее и незначительнее перед впечатлениями новой жизни. Если это так, то прости меня. Если нет… Напиши.
У меня к тебе большая просьба. Будь добра, разузнай о моей семье. Ехать к нам в волость тебе затруднительно, но ты можешь написать письмо в волостное правление и запросить эти сведения. Если окажется, что мои родные возвратились из России, напиши им и сообщи, что я еще жив. Здесь, внизу, мой теперешний адрес, он не изменится до самого моего отъезда домой. Ты, может быть, удивишься, почему я сам не пишу домой? Мне сейчас трудно говорить об этом, но главное: я узнал от одного из своих друзей о том, что ты живешь все там же, и поэтому решил выяснить все таким путем. На этом кончаю письмо. Если ответишь, буду очень рад каждой твоей строчке.
Всего наилучшего, Лилия. Может быть, до свидания.
Это была необычная ночь в Кюрзенах. В десять часов, когда весь дом спал, Лилия постучала в дверь одной из комнат. Сонно отозвался старый Юрис — дядя Лилии с материнской стороны, который уже двадцать лет жил в Кюрзенах и руководил рыбной ловлей.
— Что случилось, Лилия? — спросил он, выходя через некоторое время на кухню. — Моторку мы вытащили на берег, так что волны ее не достанут.
— Моторной лодке ничего не сделается, — поспешила Лилия успокоить дядю. — У меня к тебе просьба: не сходишь ли ты в город и не передашь ли это письмо лавочнику Лицису?
— Так поздно? — удивился Юрис. — Там уже все спят.
— Не спят. Лицис сегодня ночью едет в Ригу, и мне ему надо кое-что сообщить.
Теперь Юрису все стало ясно: Лилия, верно, хотела поручить лавочнику что-нибудь привезти из Риги. Только странно, как она об этом не подумала, когда здесь был Лицис.
— Придется сходить, — проворчал дядя.
Он надел теплую тужурку, натянул высокие сапоги и отправился в путь. До городка было недалеко — с километр, не больше, но ненастье и грязь затрудняли ходьбу. Несколько раз Юрис пытался закурить трубку, но тяжелые, мокрые хлопья снега гасили ее. Наконец он рассердился и оставил трубку в покое.
— Ну и головы у этих женщин. Ни о чем вовремя не подумают. Теперь беги среди ночи из-за их глупости.
Правда, Юрис только первый раз мог упрекнуть племянницу в непредусмотрительности, но и эта возможность вознаграждала его за неприятное путешествие. Лицису он, конечно, ничего не сказал, хотя язык у него так и чесался сказать что-нибудь по поводу ограниченности женщин, — ходили ведь слухи, что лавочник метит быть хозяином Кюрзенов. Юрис проворчал что-то насчет отвратительного норд-веста, отдал письмо и спросил, ждать ли ответа. Однако какими странными глазами посмотрел на него Лицис! Точно перед ним не Юрис, а какое-то чудовище. Он даже не хотел принять письма — этот человек, который, бывало, не знал, как угодить Лилии. Лицис пробормотал что-то насчет неуместных шуток и, кусая губы, повернулся к Юрису спиной.
«Дорогой господин Лицис!
Я все обдумала и решила остаться в своем прежнем положении. Простите, что разочаровала вас, но иначе я не могу. Больше меня не ожидайте — я никогда не стану другой.
Искренне уважающая вас Лилия Кюрзен.
P.S. Не подумайте, что давеча я шутила, сказав, что, возможно, поеду с вами в Ригу. Тогда я еще действительно не знала, что буду делать. Теперь знаю — и точно. Не ищите со мной встреч. Я не боюсь, что вы можете изменить мое решение, но просто хочу, чтобы меня не беспокоили, — у меня есть веские причины желать этого. Всего хорошего.
Если бы не было этой приписки, Лицис действительно отправился бы вместе с Юрисом в Кюрзены. Теперь же он не мог этого сделать. Разочарованный, но не убитый окончательно, он заходил по комнате. Вспомнив, что Юрис все еще стоит, пододвинул ему стул:
— Минутку обождите. Я напишу ответ.
Только спокойно, без пафоса и сантиментов!
«Дорогая Лилия! Ваше решение меня удивило, ибо последнее время вы давали мне повод надеяться на другое. Я не знаю причин этой внезапной перемены и пока не буду допытываться. В Ригу этой ночью не поеду. Вообще ничего не стану предпринимать. Если окажется, что ваш сегодняшний шаг — простая оплошность, я всегда буду рад помочь вам исправить ее. Вот поэтому я думаю, что мне не следует обижаться и сжигать все мосты.
— Как, еще и ответ? — удивилась Лилия.
И тут произошло то, что совсем смутило Юриса и что позже, когда об этом узнали жители городка, доставило Лицису много неприятных минут: Лилия разорвала письмо и нечитаным бросила в печку.
И потом случилось так, что всю зиму Лилия не ходила в лавку и Лицис не появлялся в Кюрзенах. Городские ясновидцы сразу сделали вывод, что у них дело расстроилось, но не могли точно определить, кто кому натянул нос. Лицис не вдавался в разговоры на эту тему и предоставлял людям думать, что произошла небольшая ссора, какие часто случаются между влюбленными. Эту вероятность как будто подтверждало и поведение Лилии; она совсем не выглядела убитой горем, а, наоборот, расцвела, как цветок после живительного дождя. Если бы свадьба на самом деле расстроилась, то зачем бы она именно теперь закупала полотно, шила приданое, вышивала? Зачем в Кюрзены были приглашены плотник и маляр, и квартиру Лилии перестроили так, что ее не узнать? Все комнаты освежили, стены оклеили новыми обоями.