Голос Маркуса упал.
— Итак, — подытожил я, — доктрина Вечного Повторения жизни оказалась самой близкой к истине.
— Да. Мы живем эту жизнь не один раз. Мы проживали ее уже много, много раз.
— Но почему ты так мрачен, Маркус? Это же… своего рода бессмертие.
Маркус озадаченно посмотрел на меня.
— Ты разве не понял, Клиний? Разве не видишь? Это худший из всех вариантов! Каждый из нас обречен видеть себя таким, каким кажется окружающему миру, и в этом состоянии снова переживать каждую деталь собственного существования! Все недостойные поступки, все самообманы, все постыдные детали, какие мы таим даже от себя самих — все это предстает взору нашему, да вдобавок на протяжении вечной жизни! Как же такое вынести? Ничья жизнь не безукоризненно честна настолько, чтобы подобное можно было перенести!
Постепенно я стал проникаться ужасом откровения, явленного Маркусу. Тот неуверенно поднялся и взял меня за плечо. На долгие мгновения тишина храма будто окутала нас. Я размышлял об услышанном, стоя рядом с другом.
— Хуже всего, что ничего изменить не получится, — устало произнес Маркус. — Как же хочется изменить то, что видишь, как же мучителен такой соблазн!
— Мы в ловушке, — заметил я.
Он кивнул.
— Обыкновенно травмы рождения и смерти стирают память начисто. За смелость нашу боги вознаградили меня, позволив приобщиться к истине и запомнить ее.
Такова наша награда, и она же — кара. Но больше я сегодня говорить не могу. Пойдем домой. Мы и так достаточно совершили.
Внезапно Маркусу сделалось совсем плохо. Я привел его в порядок, проводил домой и проследил, чтобы его уложили в постель. Ушел я только после того, как он явственно уснул.
Хотя тайна смерти сделалась достоянием всего храма, не всем полностью понятна ее важность. Некоторые братья любопытства ради повторили опыт Маркуса, и результаты более или менее согласуются с его находками. Большинству они кажутся просто любопытной диковинкой; никто не разделяет ужаса. Прожить жизнь, лишенную абстрагированного самовосприятия, жалкую и никчемную, а потом получить доступ к этому восприятию, которое одно могло бы ее улучшить, однако оказаться на веки вечные прикованным к зрительской ложе на отвратительном и низменном спектакле, бессильным как-то изменить происходящее. Боги, несомненно, потешаются над состоянием человека, взирая на него.
Мы же, старшие члены Аркана, понимаем смысл открытия Маркуса — и под его влиянием вынужденно изменили взгляд на мир. Самоубийство ранее рассматривалось как допустимый выход из бесчестного положения; не так сейчас, когда ясно, что выхода оно не предлагает вовсе. Однако, если есть в мире справедливость, то и из ловушки жизни должен найтись некий выход.
Маркус преодолел свою хворь, но боится смерти. Все мы боимся смерти, ибо знаем, что нас ждет. Люди, не способные увидеть себя настоящих, обретают в этом убежище и неизменно отмахиваются от подобного восприятия.
Наша работа ныне состоит в поиске способа прервать вечную осцилляцию, а обретем ли мы при этом небытие или новую жизнь, не так важно. Как же это сделать? Мы понятия не имеем. Быть может, имеют его боги. Боги, которых мы ранее презирали за сумятицу и скверну, вносимые ими в умы людей. Быть может, в конце концов придется нам обратиться к богам.
Прощай, дорогой брат
Незнакомцы доставляют неудобства. Когда устроишься в жизни, редко от кого можно услышать что-нибудь новенькое.
Но время от времени появляется человек, чьи случайные слова будоражат память, и я снова погружаюсь в размышления.
Такой гость прибыл на небольшую вечеринку, которую затеяли мы с супругой. Был он невысокого роста, подвижный, лет сорока на вид, возможно, под кумаром. С такими типами сложно утверждать наверняка. Его привел кто-то из наших друзей, а он, похоже, не осознавал, чей это дом.
У него рот попросту не закрывался. Я стараюсь избегать болтунов, но он припер меня к стенке, так что пришлось несколько минут пережидать очередной приступ трепа.
Потом я понял, что этот человек — не обычный болтун. Оказалось, что он недавно возвратился из экспедиции на Селентенис, Планету Холода.
Я оживился и принял участие в разговоре.
— Ах да, — проговорил я, — слыхал, туда вторую экспедицию отправляли. Что думаете об этом местечке?
— Ну, там просто экстремальный драбадан.
— Для вас слишком жестко, да?