Бессмертный пощелкал мандибулами, прежде чем ответить.
— Это другое дело, — проговорил он извинительно, следя за своим голосом. — Честно говоря, я не намеревался торговаться. Мое желание — получить права гражданства на этой планете, включая право распоряжаться своей собственностью таким образом, каким мне заблагорассудится. Вам несложно будет понять, что я не заинтересован преподнести вашему народу в дар секрет межзвездного двигателя. Я выбрал эту планету потому, что она малоизвестна и расположена в глуши.
Ральф Рид откашлялся.
— Доводы Бессмертного представляются мне вполне резонными, — мягко заметил он. — Было бы неуместным варварством с нашей стороны предоставлять ему право жительства в обмен на преходящие ценности вроде двигательной или какой-нибудь иной технологии. Если уж подходить к вопросу с позиции торга, то уже одно его присутствие здесь — достаточно щедрая плата. Бессмертный представляет инопланетную расу, совершенно чужую культуру, а его присутствие обогатит нашу собственную культуру. Разве я не прав?
Остальные согласно пробормотали что-то. Джулиан вскипел.
— Чушь! Мы стали такими декадентами, что сами не понимаем преимуществ своей позиции? Наверняка…
Курдон заткнул его.
— А теперь, а теперь, Феррдж, напомню вам, что такие вопросы следует обсуждать согласно установленному протоколу. Не забывайтесь.
Он посмотрел на Бессмертного, явно смущенный вспышкой напарника, и так же отреагировали остальные. От Феррджа последние несколько дней были одни хлопоты, и Курдон сожалел, что не дал себе труда изучить этого человека детальнее. Он поднялся, дав этим понять, что беседа окончена.
— Ну что ж, мистер, э-э, Бессмертный, мы, конечно, не вправе принимать подобные решения сами. Придется вынести вопрос на обсуждение с лицами, имеющими сообразные полномочия. Однако позвольте заверить вас, что я буду ходатайствовать, чтобы вашу просьбу удовлетворили.
— Благодарю.
Курдон задержался у дверей, поторапливая остальных. Последним шел Джулиан. Выходя, он оглянулся на Бессмертного. Джулиан был в ярости от собственного бессилия. Под панцирем проклятой черепахи скрыта величайшая драгоценность Вселенной, и похоже, что добраться до нее ему не позволят.
Настанет день, молча пообещал он себе. Настанет день, когда я снова уложу его на операционный стол, и на этот раз он так легко не выкрутится.
Бессмертный обрадовался, когда его наконец оставили в одиночестве. Он опустился на специально сооруженный для него диван, расслабился и постарался собраться с грустными мыслями.
Он предался ностальгическим воспоминаниям о других, приятных периодах своего долгого существования. О чудесной цивилизации под кроваво-красным солнцем, Арктуром, где он недавно провел десять тысячелетий.
Он поведал землянам историю, которая была в целом правдива, но не полностью. Действительно, он не так давно чудом ускользнул из жестокой битвы. За миллион лет он привык ускользать от преследователей, которые рано или поздно подбирались с любой из сторон.
Но он почувствовал, что в кои-то веки утомлен. Он больше не испытывал готовности к бесконечному бегству, некогда овладевшей им. Он предчувствовал, что этот мир станет его последним приютом, и такая мысль порождала в нем смирение, смешанное со страхом. Однако он надеялся провести здесь счастливо остаток своих дней, как бы ни были они долги.
Как бы ни были они долги. Возможно, не так долги, как ему сейчас кажется. Порывистый Джулиан Феррдж — чем не первый охотник? Если не принять мер предосторожности, хирурга затянет в безжалостную и бесконечную трагедию, которая заменяла Бессмертному жизнь.
Он продолжал размышлять. Солнце клонилось к горизонту; за низкими окнами промелькнул красный шар, немного сходный с любимым Арктуром. Бессмертный не спал и ждал в темноте, пока оно взойдет снова.
Лондон двадцать второго века имел форму чаши.
В самом центре архаичным напоминанием продолжали стоять старые парламентские здания. Вокруг них раскинулись многочисленные правительственные департаменты, сливаясь на значительном удалении с традиционными зонами торговой активности, протянувшимися к северу вдоль Тоттенхэм-Корт-роуд, к западу и востоку по обоим берегам реки, а к югу до Ватерлоо. Здания эти, однако, были скромных пропорций и сохранили консервативный стиль двадцатого века. Дальше от центра уровень застройки постепенно повышался, так что на периферии этой ступенчатой имитации хабитата высота пригородных зданий достигала почти мили. Хабитатные пригороды, лишенные четкой линейной планировки, при близком рассмотрении напоминали трехмерные джунгли и, в сущности, ими являлись, поскольку лондонцы вновь открыли для себя услады садоводства. По мере удаления они сливались в блистающую изогнутую поверхность, придающую городу сходство с просторным стадионом. Когда солнце восходило над периметром, великая чаша улавливала его лучи, когда же опускалось за край, свет продолжал проникать через мириады промежутков, создавая внутри панораму теней и сияния.