Дверь тихо отворилась, и в кухню вошла Варя, завязывая на ходу полы синего халатика. Не удивившись внезапному приезду Блохина, молча протянула ему руку, села на табурет к столу. Она поправила тугой узел волос и, посмотрев на притихших Блохина и мужа, улыбнулась.
- А мне что-нибудь скажешь, Филипп Иванович? - спросила она, будто продолжая прерванный разговор.
- Вот женщина! - восхищенно крякнул Блохин. - Сколько живу на свете такой не видывал!
И оттого, что слова эти были сказаны с такой искренностью и теплотой, с такой непосредственностью и удалью, Звонарев от души рассмеялся, а Варя порозовела от удовольствия.
- Может, я нескладно сказал, только это истинная правда. Гляжу на вас, Варвара Васильевна, и не перестаю удивляться. Ничем вас бог не обидел: ни красотой, ни умом, ни характером. Вот сейчас пришла, ничего не спросила, а вроде все поняла.
- А разве трудно догадаться? Вон вы какие сидите, носы повесили...
Она провела рукой по густым волосам мужа, словно причесала их. И Блохин увидел, как потеплели, медленно наливаясь синим светом, глаза Звонарева. И по тому, как бережно и нежно взял он Варину руку, поцеловал и оставил в своих больших ладонях, понял, что любит, ох как любит Сергей Владимирович свою Вареньку.
- А вам, Варвара Васильевна, - тихо вымолвил Блохин, боясь спугнуть тот внутренний горячий свет, что нежно теплился в глазах Звонарева, велено передать поклоны, поздравить со свободой и строго-настрого наказано сидеть тихо и смирно. Время сейчас сами знаете какое. А на той неделе, в пятницу, сходите на Ново-Спасский переулок, что на Выборгской, к портнихе Девяткиной. Она, говорят, здорово шьет вашей сестре платье. Там уж узнаете, что делать дальше.
Проводив мужа в Петербург, Варя вышла в сад. Бросила одеяло на траву и легла, широко раскинув руки. Не верилось, что еще только вчера она была в тюрьме, что лежа вот так же на спине, она видела голые доски грубо сколоченных нар, дышала спертым, зловонным воздухом, слышала ругательства и проклятья несчастных женщин. А сегодня... Стоит ей открыть глаза... Варя открыла глаза и тихонько засмеялась от счастья. Сквозь нежную хвою высоких сосен синело теплое ясное июльское небо. В нем лениво скользили прозрачные облака, легкие и голубовато-белые, как большие перышки. Воздух медово-пряный от сильных запахов разогретой хвои, подсыхающей на солнце травы, нежных и ласковых ароматов полевых цветов. Тихо. Вот где-то вдалеке трещоткой протрещала сорока, и снова все стихло, погружаясь в дремотный покой. Солнышко припекало, и Варя, сняв халатик, подставила теплым лучам обнаженные плечи, руки, грудь...
И мысли, не торопясь, не обгоняя друг друга, шли каждая своей дорожкой. Мирные мысли...
Она была счастлива, что вернулась домой к своим девочкам, что может поцеловать их нежные щечки, услышать их щебет, беззаботный смех. Счастлива своей любовью.
Вот уже скоро десять лет, как она любит Сергея. За все. Она любит его большие ласковые руки, сильную и нежную шею, смешно сказать, но она любит даже его веснушки на плечах. Сережа их стесняется, а она любит. Но больше всего она любит честный, прямой взгляд его светлых глаз... Как хорошо бы было вот так и идти по жизни! Но тут Варя вспомнила о Блохине, о цели его прихода... И хотя ей не хотелось думать об этом, хотелось хоть еще немножечко понежиться на этой мирной зеленой траве, под мирным ясным небом, с этими мирными счастливыми мыслями, она понимала, что это сказочно-чистое утро последнее и что завтра оно будет другим, как другими будут и ее мысли.
На террасе готовили обед для детей, когда почтальон принес телеграмму. Иван Павлович сообщал, что Закатальский полк отозван на зимние квартиры и писать ему следует по новому адресу. Катя, бросив телеграмму на стол, рухнула в кресло и заголосила:
- Ваня, Ванечка... Что же будет со мной? Господи, несчастные, бедные мои деточки...
Плач ее становился все громче и громче, грозя перейти в истерику.
- Что ты воешь как поп покойнику? - не выдержала Варя.
- Не смей так об Иване! - взвизгнула Катя и, уставившись злыми глазами на сестру, зачастила: - Это все ты, ты во всем виновата. Связалась со своими голоштанными, в политику ударилась. Постыдилась бы. Папа, наверное, второй раз умер бы с горя, доживи он до этого дня. Дочь его, любимица - каторжанка. Ты опозорила всю семью, опозорила! Мне стыдно порядочным людям на глаза показаться. Подумать только, генеральская дочь и в тюрьме с проститутками!
Прикрыв дверь в сад, Варя спокойно подошла к сестре. Только бледность и ставшие темными глаза выдавали ее волнение.
- Замолчи, Катерина! Что за чушь ты несешь?
- Ах, я чушь несу?! - как ужаленная, закричала Катя. - Ты одна у нас умница. Тебя хвалят не нахвалятся Иван и твой Сереженька. Но я хвалить не собираюсь, я все тебе выскажу. Если ты губишь свою семью и не думаешь о своих детях, то губить свою я не позволю. Почему Ивана закатили в Закатальский полк, как ты думаешь? Вместо того чтобы думать о своей карьере, заручиться поддержкой влиятельных людей, он о тебе хлопотал, тебя вызволял из тюрьмы. Я ему говорю: "Ваня, будешь у Сухомлиновой, поговори о себе. Пусть оставят тебя в Петербурге, она все может". А он только смеялся. "Я, - говорит, - мужик и мужиком помру, а у кокоток подаяния вымаливать не буду". А за тебя просил. Я знаю, что просил, хоть и не сказал мне.
Катя вновь залилась слезами. Потрясенная всем услышанным, Варя сидела молча, внимательно разглядывая чернильное пятно на скатерти.
- Катя, ты мне сестра, и я тебе не враг! Выслушай меня и постарайся понять. Мне проще всего было бы наговорить тебе кучу неприятностей и уйти, чем сидеть здесь и, сдерживаясь, слушать тебя. Но я все-таки переломлю свой характер. Прошу тебя, Катя, брось свои "генеральские" замашки. Откуда они у тебя? Мы же росли в простой казачьей семье, и чин этот папа заслужил великим трудом и честной службой. И мама у нас простая женщина и всегда была верной подругой отца. Откуда ты взялась такая аристократка? Почему ты с пренебрежением смотришь на прстых людей? "Голоштанные"! А ты, что ты умеешь делать сама? Ты умерла бы голодной смертью, если бы не Иван. Так присмотрись к нему, постарайся понять его, помоги ему, а не устраивай истерик. И брось свое фанфаронство. Иначе дождешься, он тебя бросит...