- Русские дураки, сидящие в штабах, не менее опасны, чем шпилны, отозвался Кочаровский. - Командующий нашей армией Самсонов - чисто русский человек, но тоже не понимает, почему надо шифровать все радиограммы. Не мудрено, что всякие шпионы так и вьются вокруг штаба армии.
- Это естественно, лучших шпионов, чем наши бестолковые и глупые штабы, и придумать трудно, - заметил Борейко.
- Дело-то в том, что и шифры мало помогают. У немцев есть специальные отделения при штабах армии, которые занимаются дешифровкой наших засекреченных приказов и донесений. Они прекрасно читают все наши распоряжения, - пояснил полковник.
- А кто мешает нашим штабам обзавестись такими же отделениями и расшифровывать немецкие приказы? - спросил Звонарев.
- Беда в том, что в мирное время об этом не подумали и таких шифровальщиков у нас почти совсем нет. Их надо было готовить звблаговременно. Моряки сумели создать такие группы и недавно удачно разобрали важные прказы немцев. Но у нас, в армии, этого еще нет, ответил Кочаровский.
- Морской министр адмирал Григорович - мужик толковый! Мы с Сережей знаем его по Порт-Артуру, а Сухомлинов известен лишь как лихой гусар, почти в шестьдесят лет женившийся на двадцатипятилетней кокотке! Правда, она очень красива, - усмехнулся Борейко.
- Говорят, она была причастна к шпионажу в пользу Австрии, когда жила в Киеве, где и поймала Сухомлинова в свои сети, - заметил Звонарев.
- Жена военного министра - шпионка? - изумился Кочаровский.
- А императрица Александра? Чистокровная немка. Она тоже не безупречна в этом отношении, - заметил Борейко.
Кочаровский встал из-за стола и, поплотнее прикрыв дверь в комнату, нагнулся к своим собосодникам и шепотом проговорил:
- Недавно в одной листовке, подброшенной в штаб армии, ее прямо называли германской шпионкой. Правда, это, конечно, социалистическая пропаганда, но все же. Солдаты всему этому очень верят и везде видят измену и шпионов, особенно, если говорить о генералах.
- Грешным делом, я думаю примерно также, - тоже вполголоса проговорил Борейко. - Как я могу верить какому-то Ранненкампфу, если его настоящая фамилия Эдлер фон Ранненкампф - немец из немцев, а стоит во главе Первой армии? Он всеми помыслами всязан с Германией. А то возьмите нашу гвардию. Есть гвардейский конный полк. Почти все офицеры - бароны и фоны, имеющин родню в Германии. Мне рассказывали про одного из них. Это полковник барон фон Притвиц Гафрон. Его родной дядя командует Восьмой немецкой армией, находящейся в Восточной Прусии.
- Неужели? - опять удивился Кочаровский. - Это верно, против нас немецкими войсками командует генерал фон Притвиц Гафрон. Но о его племяннике я ничего не слышал. Его надо немедленно убрать с фронта на Дальний Восток. Там он не сможет вредить нам, - горячо проговорил Кочаровский.
- Вместо Дальнего Востока его назначили командовать одной из наших пехотных дивизий. Не мудрено, что в первом же бою она понесла большие потери, - усмехнулся Борейко.
Наступило молчание, все собеседники были потрясены только что услышанным.
- Как же при таких условиях воевать с немцами? - глухо проговорил Кочаровский. - Как можно рассчитывать на победу, на успех?
- Мы, правда, всего один день стояли под Вержбаловом, но слышали там рассказы наших солдат и офицеров о боях под Шталюпененом и Гумбиненом. Ведь там, несмотря ни на что, мы вдребезги разбили семнадцатый германский корпус, который бежал с поля сражения вместе со своим командиром генералом Макензеном, считающимся у немцев выдающимся генералом, - напомнил Звонарев.
- Победили, как всегда не наши штабы и генералы, а русский солдат и младший офицер. Как Суворов говорил, "русские всегда бивали прусских". Так и теперь произошло, - проговорил Борейко.
- Что правда, то правда! Наш солдат чудеса может творить, если суметь к нему подойти и правильно им руководить в бою, - согласился Кочаровский. - Да, много вы мне наговорили неприятного...
Вновь наступило молчание.
- А знаете, господа, как вас зовут? - прервал молчание Кочаровский. Красная батарея! За ваше свободомыслие.
- Совершенно правильно изволили заметить, господин полковник, отозвался Борейко. - Сегодня вы сами видели одно из орудий батареи, окрашенное кровью моих солдат и офицеров! Красный цвет - цвет подвигов и геройства во славу родины.
Кочаровский удивленно вскинул глаза на штабс-капитана, который с усмешкой глядел на своего начальника.
- Прекрасный ответ! Я его обязательно повторю, когда буду докладывать о вашей батарее генералу Самсонову. Убежден, что он будет доволен.
14
В последующие дни русские войска продолжали двигаться вглубь германской территории. Их встречали опустевшие хутора, селения. Жители уходили, угоняя скот и унося все, что было возможно. Оставались только цепные собаки. Голодные, одичавшие, они с лаем кидались на всех.
Батарея Борейко находилась при 16-й пехотной дивизии и Рихтер уже называл ее своей тяжелой артиллерией. Ей была придана полурота одного из полков дивизии. Командир полка решил, что для такой цели наиболее подходит последняя рота в полку - шестнадцатая, где обычно находились самые низкорослые и малопригодные к строю солдаты. Рослые артиллеристы презрительно называли их "крупой". Командовал ротой невысокого роста, кругленький, буро-красный от загара капитан Хоменко. Он ехал на какой-то сивой кавурке, все время подгоняя своих солдат, отставших от батареи. Обливаясь потом, в промокших на спинах рубашках, пехотинцы выбивались из сил.
Заметив это, Борейко разрешил шинельные скатки и вещевые мешки пехоты положить на лафеты орудий. С огромной радостью солдаты сбросили с себя тяжелую амуницию и сразу бодрее зашагали рядом с орудиями. Их командир поблагодарил Борейко за дружескую помощь в походе.
- Теперь мои орлы любого немца отгонят.
Капитан оказался разговорчивым и сообщил, что всего три недели как призван из запаса, а до того был управляющим имением в Воронежской губернии.
- Едва успел убрать хлеб, обмолот уже начался без меня, словоохотливо рассказывал он.
На привалах капитан Хоменко собирал оставшиеся после жатвы колоски хлеба, растирал их между пальцами. Глаза его, выцветшие и чистые, делались добрыми и печальными. Когда набиралась горстка ржаных зерен, желтых, чуть сморщенных, он опрокидывал их в рот и долго жевал, чуствуя родной привкус хлеба. Вокруг Хоменко собирались солдаты и слушали его тихие, неторопливые объяснения. За разговорами солдаты забывали о войне.