- Прибыл в ваше распоряжение как пополнение. А то, говорят, вы потеряли много генералов.
Хохот покрыл его слова. Пока все шумно рассаживались за неприхотливый солдатский обед, Вася отозвал Звонарева в сторону.
- Я лопну от нетерпения, если не расскажу вам, кого я только сейчас видел.
- Помилуй, Вася, не надо. Некому убирать, много будет всякого... улыбаясь, проговорил Звонарев. - С тобой и впрямь что-то стряслось. Глаза блестят и веснушек вроде стало меньше. Уж не влюбился ли, часом, или нашел генерала Самсонова?
- Дядя Сережа, не смейтесь. Я видел Надю Акинфиеву, - выпалил Вася одним духом. - Теперь я посмеюсь над вами. Ну и вид у вас!
Звонарев широко раскрытыми глазами смотрел на Васю. Не может быть! Та Надя, милая, славная Надя, что была его юношеской мечтой в Порт-Артуре, что заставляла сильнее биться его сердце! Это просто чудо! Где она? Какая она? Почему она здесь?
И сразу вспомнилась ему Надя в тот далекий артурский вечер, когда он постучался в ее домик, - в легком розовом кимоно с открытыми нежными смуглыми руками, вся розовая, ароматная, желанная...
- ... она спрашивала о вас, - услышал он голос Васи. - И какая она красавица! Я погиб, дядя Сережа. Честное слово, я погиб. Как взглянул на нее, так сразу понял, что погиб.
В комнату вошел поручик Трофимов. Увидя компанию обедающих, он криво усмехнулся и, обращаясь к солдатам, презрительно бросил им:
- А ну катитесь отсюда подобру-поздорову.
Солдаты было поднялись, но Борейко громко скомандовал им:
- Сидеть на месте! - И, обращаясь к Трофимову, резко проговорил: Если вам наше общество не нравиться, то никто вас тут не задерживает, господин поручик.
Трофимов сразу подтянулся и, откозыряв, вышел из столовой, сопровождаемый насмешливыми взглядами солдат и офицеров.
- Ох и не любят их благородие солдатского духа! Окна открывали, проветривали комнату, чтобы солдатским духом не смердило, - вспомнил Блохин. - Да и по солдатской морде любит погладить кулаком.
- Пренеприятный тип, - мрачно согласился Борейко. - Мы с ним едва ли ужевемся. Буду просить Кочаровского перевести его в другую батарею.
_ Что мне прикажете делать в батарее, вашбродие? - спросил Заяц.
- Будешь снабжать нас газетами и другими новостями, а то мы совсем одичали. Ничего, кроме приказов, не читаем и ничего не знаем, что на свете делается, - проговорил Борейко.
- Слушаюсь! Буду вам сообщать все новости, что получу по пантофельной почте, притом гораздо скорее, чем в газетах, - проговорил Заяц. - Вы не знаете, что такое пантофельная почта? Так я вам объясню. Нет ничего проще. Держат эту почту местечковые евреи. Как может настоящий еврей не знать свежие новости? Сами понимаете, что не может. Вот узнал, к примеру, я такую новость и, как был дома в халате и пантофлях, сажусь на лошадь и мчусь в соседнюю деревню к своему дяде. А мой дядя, выслушав меня, садится на свою кобылу в своем халате и своих пантофлях и мчится в другую деревню к своей тете, а сын моей тети мчится к своему дедушке, и так без конца. Быстро и очень надежно...
- И что же сообщает интересного сегодня твоя почта? - поинтересовался пришедший в себя Звонарев.
- Она сообщает, во-первых, что найден труп генерала Самсонова и, во-вторых, что сюда прибывает Александр Иванович Гучков, главноуполномоченный Российского общества Красного Креста, - сообщил Заяц.
- Зачем он сюда едет? - удивился Борейко.
- Как зачем? Разве этого мало, что господин Гучков вместе с мадам Самсоновой, женой генерала, хотят опознать труп генерала Самсонова?
Вскоре события подтвердили сведения пантофельной почты. Был найден труп генерала Самсонова, командующего 2-й армией, бесславно закончившего и свою жизнь и свой позорный поход.
20
"Что со мной? - думал Звонарев, чувствуя, как от волнения у него холодеют руки. - Почему я с таким нетерпением жду вечера и встречи с Надей, будто мне восемнадцать лет, я не женат и будто еще вчера не тосковал о моей Варе!"
И Звонарев в сотый раз успокаивал себя тем, что и волнение и безумное желание видеть Надю естественны: еще бы, столько пережили вместе в Порт-Артуре, их связывает память о близких людях, друзьях.
Но по тому, как трепетно сжималось сердце и горячая волна крови подступала к лицу, Звонарев понимал, что стремится к Наде, чтобы заглянуть в ее прелестные карие глаза, подержать в обеих ладонях ее нежные руки. Ее мягкость, женственность, уступчивость всегда трогали сердце Звонарева. И тогда, в далекие порт-артурские дни, именно эти черты влекли его к Наде. Она казалась слабой, беззащитной и ему хотелось защитить ее, оградить от забот и несчастья. Это чувство, живя в его душе, не находило выхода. Варя была сильным человеком, отчаянно смелым, решительным и властным. Она подчиняла себе близких людей, может быть даже сама того не желая.
Это как-то естественно получалось у нее. Она не требовала защиты, поддержки. Наоборот, любая настойчивая забота могла оскорбить ее, вызвав чувство протеста, даже озлобления, как посягательство на ее личную независимость. В их доброй супружеской паре, - увы, Звонарев это хорошо видел, - Варя была коренником, а он, ее муж, шел в пристяжке. И пусть он никогда не бунтовал против этого, пусть он привык к своему положению в семье, все же горькое чувство мужской обиды иногда сосало его сердце.
"Может быть, я несчастен с Варей?" - спросил себя Звонарев и тут же с негодованием прогнал эту мысль, до того она показалась ему страшной и нелепой. Нет, тысячу раз нет! Он никогда не чувствовал себя несчастным. Каждый день он готов благодарить свою судьбу за то, что она послала ему Варю. Он любил и любит ее, но... "Но сейчас я иду, чтобы встретиться с другой женщиной, - сказал себе Звонарев. - Так почему же это?"
Он остановился готовый повернуть обратно.
"Нет, это просто нечестно! Знать, что Надя здесь и не повидать ее, как можно!.. И потом, чего я боюсь? Встретятся двое друзей. Разве в этом есть что-то дурное?"
Когда он открыл госпитальную дверь и заглянул в коридор, то первой, кого он увидел, была Надя. Она шла ему навстречу по длинному, слабо освещенному больничному коридору. Он узнал ее сразу, хотя она была в форменном платье сестры милосердия, изменявшем и по-своему украшавшем ее. Высокая, стройная, с узкой талией, она походила на молоденькую девушку. Белоснежная накрахмаленная косынка подчеркивала нежную смуглость и тонкий овал ее лица, темные брови и ясные, запушенные ресницами черные глаза.