Конечно же, в глубине души капитан Ермаков осознавал, что, при всей внешней логичности и привлекательности версии, в построенной им цепочке есть одно слабое, если не сказать недостающее, звено: ненайденное орудие преступления – мелкокалиберная винтовка. Интуиция подсказывала, что убит Батурин из похищенной у Новосельцева «тозовки», но никаких этому доказательств Ермаков отыскать не смог, и идентифицировать вынутую из черепа погибшего пулю пока было не с чем. То, что патроны нашлись в рюкзаке у Борьки, – еще не доказательство: мало ли их в других рюкзаках и сундуках припрятано. Охотники – народ запасливый. Так и Борька капитану ответил: мол, хочу купить малокалиберку, а патроны пить-есть не просят, сгодятся. И весь с него спрос. Оставалась надежда, что в Вартовске, куда Борьку срочно следовало препроводить, следователь получит от подозреваемого нужные показания. В успехе следствия Ермаков уже ничуть не сомневался: сознается волчина во всем – и в краже из магазина и со зверофермы, и в насторожке самострела на охотничьей тропе Михайлова. Необходимо только начать как следует... Непонятна в этой истории роль Пипкина, да и мальчишки Андрея. Но наверняка и они в чем-то причастны – при дознании вскроется. Главное – поскорее отправить задержанного в Вартовск. Решением этой главной задачи и занимался капитан в то утро.
А несчастливый Борька Турусинов сидел под замком в бревенчатом складе экспедиции, матерился в бессильной злобе и вычислял, что же «в натуре» может пришить ему этот настырный мент. По всему выходило, что номер менту на этот раз выпал пустой, хотя и стоит ему, Борису, волнений. Единственное, в чем он сознавал себя замаранным, так это в установке на лосиной тропе ружья-самострела, на которое и наткнулся этот простофиля Михайлов. Но в его беде и гибели Борька себя ничуть не винил и не казнился, тем более сознаваться не думал и не мечтал: дело давнее, закрытое. Докопаться до него никак не удается, тем более что не раз уже пробовали. А Михайлов сам виноват – надо было смотреть, куда пер с дурной головой. Застрелился сам и двух невест осиротил: Соню и Зойку. При воспоминании о пышнотелой Соне Борька застонал и со всего размаху ударил по стене кулаком. Потом упал на ворох спецодежды и забылся.
Капитан Ермаков изучил северную специфику и усвоил, что, если необходимо уехать или отправить груз, единственная возможность до прихода рейсового парохода – это ждать на берегу оказии. Оказии временами случаются: то набежит с товарами самоходка из рыбкоопа, то причалит на пяток минут почтовый катерок, чтобы сбросить почту и банку с кинолентами, то заблудится в протоках буксир и завернет в поселок за водкой и хлебом. И чтобы не упустить случайной оказии, к ней следовало постоянно быть готовым.
С высокого берега излучина Неги просматривалась в обе стороны на добрый пяток километров. Вода голубела под еще не остывшим небом, чайки ссорились из-за рыбьего пузыря, на береговых мостках полоскали белье бабы, и никаких судов, способных стать оказией, не появлялось. Только внизу под крутояром тарахтел мотобот «Трезвый» – шел в традиционный рейс за покосниками. На его пустынной палубе одиноко красовался загорелым обнаженным телом вчерашний герой – Витька Седых. «Экий туземец!» – залюбовался им Ермаков и вспомнил, что забыл взять у него показания как у свидетеля, обнаружившего труп. Докричаться, чтобы снять его с мотобота, нечего было и думать, и Ермаков решил для себя, что оформит протокол сразу же по возвращении Виктора с покоса. Что свидетель не задержится, сомневаться не приходилось: в одних плавках там делать нечего.
А Виктор и не собирался на покос. Он купался, когда увидел, – что Андрей заводит «Трезвого». Срочно прервав сеанс закаливания, он влез на борт прямо из воды и попросил Андрея добросить его до песчаной косы, что ниже кедров: «Я там вчера в темноте ножик выронил, жалко – хороший такой складешок, ты знаешь. А обратно я по берегу добегу...»