Наконец стих Лосятник, видимо, утомился, закурил цигарку на корме. Но ее слабый огонек глаз не слепит и смотреть вперед не мешает. А смотреть вперед надо в оба, головой вертеть и зевать некогда...
Когда из Резанки катер вышел в Варгас, у Андрея отлегло от сердца: полпути пройдено. Однако до дома еще далековато, да и ночь опустилась безлунная. В такую темень все может случиться и назад оглядываться некогда. А надо бы: позади рубки, на задней палубе, завхоз с Лосятником занимаются странным делом – надувают ртами баскетбольные камеры. Завхоз достал их из своего рюкзака и предложил Борьке:
– Давай надувать – кто быстрее!
Лосятник с азартом согласился и надул камеру первым. Тогда Михаил достал из кармана загодя заготовленную суровую нитку и перевязал сосок. Затем то же самое сделал и со своей камерой. Из того же вещмешка он добыл две хозяйственные сетки-авоськи и, поместив в каждую из них по камере, связал шнуром ручки авосек между собой.
– Что у тебя получилось? – поинтересовался Лосятник.
– Спасательные шары, – объяснил Тягунов. – Ночь темная, опасная, могут и пригодиться.
– За деньги боишься? – догадался Лосятник. – И сколько же их ты везешь?
– Сто шестьдесят тысяч, – проинформировал завхоз.
– Ого! – воскликнул от удивления Борис. – Мне бы их до конца жизни хватило.
– До ее конца тебе они не понадобятся, – пробормотал под нос Миша и предложил: – Помоги на мешке лямки настроить, а то одна длиннее, другая короче...
– Ладно, только сам настраивай, – согласился Лосятник и сунул руки в лямки вещмешка. – Ого! – крякнул он снова. – У тебя, Михаил, в мешке дробь, что ли?
– Соль, – отвечал Тягунов.
– А у нас в сельпе что – соли не стало? – простодушно удивился Лосятник.
– Мне соль не в сельпе, а в мешке нужна, – назидательно сказал Михаил, стягивая шнурком лямки мешка на груди Лосятника.
– Ну как? Не давит? – поинтересовался он у Бориса.
– В самый раз! – похвалил мешок Лосятник.
– Ну тогда прощай, – шепнул ему на ухо завхоз и с силой толкнул Лосятника за борт.
Никаких лееров или ограждений на корме мотобота от его рождения не было, и Борька-Лосятник слетел в воду, не успев пикнуть. Мешок мгновенно утянул упавшего на дно, и Борьки как не бывало. На свое счастье, за грохотом дизеля Андрей не услышал, как сбулькал и ушел на дно пассажир, а продолжал сочинять песню о спасательном круге и вести «Трезвого» по причудливым изгибам таежного фарватера.
Тягунов понаблюдал за Андреем, не обнаружив у него тревоги, неторопливо закурил, переложив при этом папиросы и спички под кепку. Затем снял и бросил за борт свой плащ, переложил в тонкий бязевый мешок деньги из полевой сумки, отправил ее за борт, а мешок накрепко привязал к баскетбольным камерам. Скоро Варгасу конец – за ним начинается широкая Нега, на которой и светлей и просторней, если миновать Половинку. Напряженно всматривается в темноту Тягунов: не прозевать бы устье. Нет, не прозевал: едва впереди посветлело, поднял с палубы надутые камеры и скользнул с ними за борт, почти беззвучно. Три черных шара закачались в кильватерной струе и растворились в темноте.
Когда далеко за полночь Андрей причалил «Трезвого» к берегу возле гордеевского дома, то, к удивлению и страху своему, на задней палубе пассажиров не обнаружил. Только смятая пустая сумка Лосятника доказывала своим наличием, что пассажиры на борту «Трезвого» действительно были. «Сбежали с деньгами!» – догадался Андрей и, спотыкаясь в темноте за пни и корни, бросился в экспедицию будить начальника и поднимать тревогу.
Глава двадцать четвертая. Кавалер чертовой дюжины
Услышав об ограблении, геодезист экспедиции Миронов твердо решил уехать первым же пароходом. Но по расписанию оказалось, что этот крайне необходимый ему пароход прибудет тринадцатого сентября, что едва не заставило его переменить решение. Причина скрывалась в том, что для Антона Миронова число тринадцать всю жизнь было несчастливым. На тему чертовой дюжины я могу вам поведать многое. Но сначала о самом Антоне.
Главное – это то, что Миронов был «колонтайцем». Колонтайцем и по происхождению и по ментальности. И был от этого счастлив примерно тринадцать лет. Именно столько, сколько он принадлежал к беспечному племени обитателей детского дома №13 имени Александры Коллонтай. Жил в нем Антошка ни о чем особенно не задумываясь, кроме добавочной порции каши или ночного похода на колхозный огород за морковкой, пока не настала пора из обжитого, хотя и не очень теплого и не очень сытого (про уют и упоминать не приходится), но привычного гнезда вылетать в широкую и непонятную жизнь. Из близкорасположенных институтов Миронов выбрал для себя лесотехнический. В похожем на детдом общежитии Антон ничуть не скучал, вместе со всеми голодал, вместе со всеми ходил в турпоходы, пел и учился играть на гитаре. После третьего курса он женился. Женился бестолково, ни в себе, ни в невесте на разобравшись. На студенческой балдежке после успешного завершения семестра Светлана прижалась к нему теплой и мягкой грудью, улыбнулась приветливо и обещающе, и Антон, с детства не знавший ни ласки, ни нежности, загорелся и растаял, как тает на горячем камине восковая свеча. Из мягкого воска, известно, лепи что хочешь. И Светлана, этот Пигмалион в мини-юбке, натура волевая и страстная, взялась лепить из Антона спутника. Бедняга сопротивляться и не думал. Тринадцатого августа Светлана привела его в дом родителей уже как мужа. Из-за обитой черным дерматином, в медных пуговках двери на Антона пахнуло удушьем того достатка, который селится единственно в домах очень ответственных или торговых работников. Семья, в которую ввела Антона Светлана, состояла на одну треть из торговых работников, на одну треть из ответственных и на одну треть из безрассудно безответственных. К последней была отнесена Светлана, без одобрения родителей выскочившая за огольца-детдомовца. Но что случилось – то случилось. Ответственный тесть приказал теще-торговке из этого публичной трагедии не делать, общественность не будировать, а, наоборот, гордиться полезным для анкеты зятем-пролетарием и терпеть – авось стерпится.