– Как же так! – застонал от боли несчастный Колонтаец. – Ты же мне обещала! Я всю жизнь свою бросил к твоим ногам – так не вытирай их о мое сердце! И не губи светлую любовь нашу!
– Другие губят: тебя на Ямал не случайно загнали – чтобы от меня изолировать. И пока ты там комаров кормил, меня из партии скоропостижно исключили за аморальное поведение, разложение и разрушение молодой семьи.
– Но ты же ни в чем не виновата! – всплеснул руками Антон.
– А кому надо в это верить и разбираться? Ты же знаешь, кто у нас в партбюро собрался: они твоему тестю в рот заглядывают и по одному его слову готовы собаку съесть, не то что одинокую и беззащитную женщину. Придумали: профсоюзы – школа коммунизма. Не школа, а отстойник для отбросов партаппарата – сборище блатных и бывших. Я теперь тоже бывшая: Маркелов меня уволил по непригодности. И жаловаться на него некому. При моей профессии такая запись в трудовой – все равно что волчий билет. Один у меня выход – уезжать.
– Мы вместе уедем! – решительно заявил Антон, сам в это уверовав.
– Нет – я уже мужу слово дала, что возвращусь.
– Но ты же меня любишь! – попробовал последнее средство Антон.
– Забуду, ради дочери. Такая я, – сказала как отрезала Татьяна. – А ты уходи: тяжело мне с тобой, ой как тяжело – жить не хочется. Опозорилась на весь свет. Не хотела я с тобой больше видеться, да не успела уехать. Пусти, мне на переговорный пункт пора...
И так все это было высказано, что сердцем понял Антон: не склеить разбитое. Уходит его неожиданная радость, светлая надежда, первая и последняя настоящая любовь. Уходит навсегда, как уходят из жизни. Да так оно и было на деле: одевалась его любимая, чтобы навсегда покинуть жизнь Антона.
– Остановись! – рухнул Антон поперек коридора, загородив телом дорогу. – Не переступай через мое сердце, через нашу любовь и наше счастье!
– Нет мне пути обратно – я уже слова дала, – с твердокаменным лицом ответила любимая Антону и сделала через него роковой шаг к своей беде.
В детдоме мужчиной воспитался Антон. А значит, привык и умел держать удар. И ни перед кем еще не падал на колени и не просил униженно. Не поняла, не оценила его любимая, на что пошел колонтаец, чтобы так сломаться. Мертвенно-бледным поднялся с пола Антон Миронов, стряхнул с колен пыль, а с лица унижение и снял со стены гитару:
– Спой на прощание свою любимую.
Не смогла отказать Татьяна в последней просьбе, дрогнула ее душа и задрожали под рукой грустные струны:
Не смогла допеть до конца Татьяна и навзрыд заплакала. На настенном календаре было тринадцатое августа, число для Антона роковое. Стихи возникли в мозгу сами по себе:
На тумбочке под зеркалом три махровых пиона в вазе – нечетное счастливое число. Антон вынул из вазы белый и сломал:
– Это моя судьба.
– А это мы с мужем остались. – Татьяна отодвинула подальше от Антона два красных. – Только не пойму: почему четное число несчастливое?
На работу Миронов явился надломленным, как после похорон матери. Терпеть ухмылки и деланное сочувствие сослуживцев не было никаких сил, и Миронов почти обрадовался вызову на аварию: в районном Доме культуры взорвался отопительный котел и пострадали трое. В кругу лиц, которые могли быть признаны ответственными за происшедшее, фигурировал и родственник секретаря райкома. Главный технический инспектор, инструктируя Миронова, на прощание дважды упомянул об этом существенном обстоятельстве и предупредил, чтобы техинспектор не зарывался и вел себя поосмотрительней. Но напутствие многоопытного шефа Антон пропустил мимо ушей: из головы не шло расставание с Татьяной. Теперь уже не Татьяной, а снова Татьяной Васильевной. Технический инспектор Миронов привык отыскивать глубинные причины всевозможных аварий и поэтому свою беду тоже рассматривал не иначе как аварийную ситуацию и попытался вычислить ту причинную связь, которая вызвала к жизни необыкновенную и романтическую любовь, разбудила дремавшие сердца. Разбудила, столкнула их безжалостно, да и разбила вдребезги и сердца и судьбы... Похоже, что произошло редчайшее в природе явление: удачно совпали биоэнергетические поля Татьяны и Антона. Потому так неотвратимо и потянуло их друг к другу, и отсюда та неизъяснимая теплота и душевный комфорт, которые возникали всякий раз при их встречах. Немного же досталось Антону теплоты и счастья. И вот теперь он лишен и этой малости. Грязными сапогами прошлись по душе фарисеи от партократии. Угодливо, по звонку «оттуда», растоптали короткое, как свет падучей звезды, Антоново счастье. И над его останками воет от удовольствия волчья стайка недавних его родственников.