– Вы там с ним особо не нежничайте – таких принудительно лечить надо, – дал последнюю установку Данила Софронович. Умрихинский Первый принял ее к исполнению: для карьеры зачтется.
Через час в гостиничный номер ворвались три дюжих санитара в сопровождении милицейского наряда:
– Пройдемте с нами, гражданин.
– Куда? – не понял спросонья Миронов.
– В банк, – ласково пообещал дюжий санитар. Сопротивляться оказалось бесполезно.
Из психолечебницы Миронова выпустили только через полгода с диагнозом: «параноидальное развитие личности – навязчивая идея». Кадровик небрежно протянул ему трудовую книжку: «Вы уволены по непригодности. Сами понимаете, что мы не можем оставить вас ни в какой должности». Колонтаец оказался опять один в чужом и враждебном мире: без жилья, без работы, без семьи и даже без друзей, которые его стали чураться. Со всем этим у Миронова возникла неразрешимая проблема: кто же решится пригреть параноика с навязчивой идеей грабить? Хорошо еще, что в оргнаборе оказались неразбочивы и приняли в Неганскую экспедицию геодезистом: в тайге банков нет. На тяжелой работе стал забываться и оттаивать Колонтаец. Его заприметил начальник, и снова забрезжила на его жизненном горизонте звездочка надежды на удачу. Но разгореться так и не успела.
Тринадцатого августа его вызвал повесткой на допрос Ермаков и долго мытарил, все выспрашивая про ограбление магазина, колхозной зверофермы и пропажу винтовки. Колонтаец, конечно, понимал, что все усилия Ермакова пришить ему дело – дохлый номер, но все-таки в душе насторожился и испугался основательно: пребывание в психушке еще не забылось. А когда ровно через тринадцать дней загадочно исчезла вся касса экспедиции, Колонтаец разволновался уже не на шутку: психушка, а то и того хуже, снова замаячила – из всей команды халеев единственный он щеголял в ореоле грабителя банков. Значит, если кому и шить ограбление кассира – то только ему и никому больше. А в справедливость Миронов давно уже перестал верить – не мальчик. Сидеть же в камере даже предварительного заключения, для подследственных, Антону не улыбалось. Ведь она потому и называется – предварительного, что заранее предполагает последующую окончательную посадку заключенного в нее. Прав ты или не прав перед законом – никто особо разбирать не будет: советская милиция не ошибается. И точка. Если попал под следствие, получил обвинительное заключение – значит, никакой адвокат тебе не поможет.
И Миронов Антон Аркадьевич, по кличке Колонтаец, пришел к выводу, что самое благоразумное при его репутации, пока не поздно, – уехать от греха подальше под предлогом уклонения от алиментов. И уволился.
В добром расположении духа, с трудовой книжкой и прекрасной характеристикой в кармане, рюкзаком на спине и гитарой на груди пришел Колонтаец на пристань к Трем кедрам, чтобы покинуть ставший родным за два года поселок. Это было тринадцатого сентября.
Он еще не знал, что Ермаков отправил по пристаням телеграммы с требованием задержать Миронова и что его снимут для дознания в Сургуте.
Глава двадцать пятая. За что не любят пароходы
Наташа Осокина с нетерпением ожидала пароход на пристани под Тремя кедрами. Вообще говоря, Наташа пароходов не любила. Не потому, что ей не нравились белопалубные пришельцы из далекой и недоступной цивилизации, приносившие смятение в размеренную жизнь поселка, нет – причина крылась совсем в ином. Просто именно с пароходом у нее ассоциировались особо неприятные воспоминания. Начало им положили частые переезды вслед за родителями-учителями, переводимыми районным отделом народного образования из школы в школу то в связи с укрупнением района, то в связи с разукрупнением, то в связи с объединением колхозов и слиянием неперспективных деревень. А раз переезд – значит, дополнительная суета, хлопоты, обустройство на новом месте, потеря вновь обретенных друзей и необходимость адаптироваться в новом коллективе, которую Наталья всегда переносила болезненно.
Может, из-за того что уродилась Наталья высокорослой и угловатой, с нескладной мальчишеской фигурой и унаследованными от матери решительными и грубоватыми чертами лица, а может, из-за бедноватой даже для колхозной деревни одежонки, с девчонками она сходилась мучительно трудно.
С мальчишками общаться, казалось бы, легче. Одноклассники воспринимали Наташку как «своего парня», охотно приглашали на лыжные прогулки, катание на лодках и другие спортивные мероприятия, но ухаживать за ней еще никто не пробовал: долговязая физкультурница как объект для воздыханий не воспринималась. На редких школьных вечерах, после обязательной официальной части, проводимой по указявке из райкома, как поощрение за терпение и послушание иногда разрешались танцы. Насколько Наташа была активна в первой половине вечера, настолько безучастна во второй: приглашать на вальс девицу на голову выше себя никто не решался. А между тем в угловатой фигуре под простеньким платьицем таились необнаруженными нежное ранимое сердце и пылкая романтическая душа, жаждущая ласки, внимания и любви. Но лучшую спортсменку школы ее товарищи по команде на танцах почему-то не замечали и обходили.